Липяги. Из записок сельского учителя

— Знать-то знали, — заговорил Василий Кузьмич, неотрывно наблюдая за поплавком. — С обкома-то все и началось. В обком поступило несколько сигналов из нашего района о том, что мы скупаем скот у соседей и масло в магазинах. И за счет этого, мол, и сдали три плана. Были письма, напечатанные на машинке, без подписи, а несколько сигналов — от председателей — с подписью. Сначала эти сигналы решили скрыть от Четверикова. Но спустя некоторое время выяснилось, что копии писем посланы и выше, в Москву. Как-то на бюро обкома, в узком кругу, зашел об этом разговор. Четвериков сделал вид, что ему не известно о приписках. «Создайте комиссию — пусть комиссия проверит и доложит мне!» — сказал он. Сказал, а сам уехал на охоту…

Василий Кузьмич замолк; спустя мгновение, я услышал радостное: «Ишь, шельма!» — с этими словами он снял с крючка пескаря и бросил его в ведерко.

Вскоре и я поймал живца; мы продолжили наш разговор лишь после того, как опять забросили удочки.

— Был как раз август — начало осенней охоты, — продолжал Ронжин. — Четвериков ни разу не упустил случая полесовать. Он любил забираться с егерем куда-нибудь в глушь, в Мещеру, и пропадал там неделю-другую, пока не отлетит дичь. Ну и на этот раз… Сказал, чтоб создали комиссию, а сам исчез. Спустя некоторое время приезжают к нам три человека из области. Какой-то заштатный инструктор обкома, сотрудник комитета заготовок и еще чуть ли не пенсионер — бухгалтер из стат-управления. Являются они в райком. Так и так, мол, мы — комиссия по сохранности неделимых фондов. Константин Васильевич встречает их холодно. «Это еще что за комиссия?!» Он только что вернулся из Москвы, где получил высокую награду за успехи района, а тут — комиссия! Парамонов отказывает им в машине, сославшись на то, что его «Волга» в ремонте… Они идут ко мне. Ничего не подозревая, я даю им «газик». Они где-то ездят, с кем-то беседуют. Никто ими не интересуется… A-а, попался! — Ронжин вытащил еще одного пескаря и, подправив наживу, продолжал: — Прошло дня три. Старички снова заходят к Парамонову: так и так, дорогой Константин Васильевич, мы отбываем. «Счастливо!» — Парамонов пожал им руки — и они уехали. Вскоре после их отъезда получаем телефонограмму: явиться в такой-то день, к такому-то часу на бюро обкома. И опять нам невдомек — зачем зовут? Не впервой, как говорится, — привычны. Случалось по пять раз в месяц ездили!.. Да-а… Являемся в назначенный час в приемную Четверикова… Константин Васильевич как ни в чем не бывало весело здоровается со всеми, шутит. Пошутил — и к двери кабинета. А помощник вежливо так дорогу ему загородил и говорит: «Минуточку, товарищ Парамонов. Вас позовут, когда подойдет ваш вопрос…» Константин Васильевич опешил от неожиданности. Он хоть и не член бюро, но до сих пор от него не скрывали секретов в этом доме… Прошло немного времени — зовут нас. Входим в кабинет, — а старикашка в пенсне, из статуправления, и те двое, что С ним приезжали, — уже там. Здороваемся. Внешне — все по-обычному. Заседание ведет Карцев, второй секретарь обкома. Вы знали ведь его.

— Инвалид войны, без руки который?..

— Да-да! — подхватил Ронжин. — Теперь в «Красном маяке» председательствует. Человек жестковатый, но порядочный. «Так! — начал Карцев, едва мы сели. — Переходим к следующему вопросу: о приписках и махинациях в таком-то районе. Кто у вас будет докладывать от имени комиссии? Вы?» — обратился он к старичку из статуправления. Тот поправил пенсне, порылся в бумагах, лежавших перед ним, и начал… Он начал с писем, поступивших в обком. В них товарищи все верно информировали. Писали и о закупке масла в шахтных ларьках, и о том, как мы втридорога покупали скот у крестьян — лишь бы выйти в «маяки». Все в этих письмах правильно сообщалось…

Ронжин замолк. Я подумал, что он снова поймал живца, и взглянул в его сторону. Василий Кузьмич стоял, вперив взгляд в поплавок. Видно, нелегко ему было вспоминать пережитое. Однако, помолчав, он через минуту заговорил вновь: