Липяги. Из записок сельского учителя

Было за полночь, когда мы вернулись. Но домой не поехали, а сразу же, как водится, завернули в райком. Нас там ожидал кое-кто из членов бюро. Товарищи по нашему виду поняли, что стряслась беда. Стали расспрашивать. Я коротко рассказал о случившемся. Среди поджидавших нас был милицейский полковник — человек решительный и напористый. Выслушав мою информацию, он воскликнул: «Не может быть! Если бы об этом решении узнал Четвериков, он не допустил бы такой расправы с Константином Васильевичем!..» Эти слова вселили в нас надежду. А в самом деле: почему бы не разыскать секретаря обкома? Полковник предложил свои услуги. Он готов был теперь же обзвонить своих коллег в Мещере, чтобы они установили, где ночует Четвериков, и завтра утром, чуть свет, выехать туда. Сначала Константин Васильевич был категорически против этой затеи. Тогда полковник предложил сделать хитрее: чтобы просьба о защите Парамонова исходила не от бюро, а якобы от имени народа. «Надо сделать так, — сказал полковник, — что, мол, народ не может жить без Парамонова». Мысль эта всем понравилась. Решили подработать вопрос завтра, на бюро. Разошлись по домам под утро.

Ронжин помолчал. Где-то слева от нас, в промоине, журчал ручей. Вдоль луга по косогору возвращалось в село стадо. Мычали коровы; щелкали кнутами пастухи. Слышно было очень далеко.

— Эх, теперь бы попить парного молока! — обронил Василий Кузьмич.

Я согласился с Ронжиным, парное молоко на ночь — это очень здорово. Я сказал, что схожу попозже в деревню, попрошу молока у какой-нибудь хозяйки. Василий Кузьмич согласно кивнул головой.

Туман густел. Полоса его с каждой минутой ширилась, наползая на берег, закрывая кусты ольховника. Становилось сыро и неуютно у воды.

Ронжин сказал, что он продрог; мы поднялись с бревна и не спеша направились к палатке.

— Так вот, в полдень, как условились, собралось бюро, — заговорил Василий Кузьмич, когда мы отошли от берега. — Я рассчитывал, что за ночь мне удастся отоспаться и мое странное состояние пройдет. Но заснуть мне так и не удалось. То и дело звонил Константин Васильевич. Он все пытался связаться с Четвериковым. Звонил ему на квартиру, в Ижевское, в заповедник, где он часто останавливался, охотясь. Все напрасно… На бюро милицейский полковник развил свой план спасения Парамонова. Он предлагал собрать наиболее авторитетных членов пленума: председателей, доярок, механизаторов — и от их имени написать в обком письмо в защиту Константина Васильевича. Составили список. Чтобы встреча эта не походила на официальный пленум, решили провести ее под видом товарищеской вечеринки за чашкой чаю. Распределили, кто и кому должен позвонить, — и разошлись. Я пошел к себе, в райисполком. В приемной меня ожидало несколько посетителей. Я сказал секретарю, что занят, пусть товарищи поговорят с заместителем, и, закрывшись у себя, начал звонить, кому мне поручено. Когда я звонил, сидя за столом, мне опять стало плохо. Я поднялся из-за стола, открыл форточку. Тут же, у окна, стоял круглый столик с графином. Я налил в стакан воды и выпил несколько глотков. В это время раздался телефонный звонок. Я шагнул к столу, чтобы поднять трубку, и вдруг почувствовал, что задыхаюсь. Мне не хватало воздуха. Сердце заколотилось часто-часто. Стол, диван, шкаф с книгами, портреты на стене — все сместилось, поползло куда-то вверх. Помню, что, падая, я успел крикнуть: «Помогите!..»

14

Ронжин подошел к машине, открыл дверцу. На спинке сиденья висела его вельветовая куртка на «молнии». Он надел ее и, присев на корзину из-под рыбацких снастей, проговорил, постукивая в такт словам ладонями по коленям:

— Вот такие дела, дорогой! У меня полное ощущение, что я побывал там. И могу точно сказать: как оно там. Настолько точно, как точно могу обрисовать обстановку моего бывшего райисполкомовского кабинета: где стоял стол, где диван, какого цвета стены… — Василий Кузьмич подождал и добавил тихо: — Там такая темень! Без единого просвета… И такая тишина! Такая… что от нее оглохнуть можно…

Ронжин замолк.

В деревне бабий голос звал кого-то: «Маш… Маш…» От реки, чавкая мокрыми ногами, шел Полунин.

— Побросал! — сказал Володяка, подходя к нам.

— Надо б дежурить возле донок, — заметил я. — А то клюнет — отсюда звонков не услышишь.

— Лишь бы клюнула! У нас небось с крючков не сорвется… — бодро отозвался Полунин и, надев рубаху, начал суетиться с костром.

Я вспомнил про свое обещание раздобыть молока. Теперь бабы, наверное, успели уже подоить коров, подумал я и отправился в деревню. По узенькой тропке я выбрался из кустов на дорогу. В колдобинах поблескивали лужи. Дорога тянулась в гору, к тому месту, где некогда находилось графское именье. Поднявшись сюда, я увидел за густыми зарослями сирени какое-то строение. Приглядевшись, я понял, что это барак. С обоих торцов его были двери, а по фасаду — множество окон. Перед окнами— палисадники, огороженные на разный манер, где штакетником, где проволокой.