Липяги. Из записок сельского учителя

Мать смеялась, вспоминая эту историю, ставшую нашим семейным преданием. Мы часто, собравшись вместе, вспоминаем, как дед с бабкой ездили в Чернаву продавать брухучку. И мать смеялась, и я, и Нина. Но тут вдруг жена взглянула на часы:

— Андрей! Мы же на уроки так опоздаем!

Поглядел я на ходики: четверть часа осталось до звонка.

Скорей-скорей, бегом в школу.

Однако, когда спешишь — тут тебе всякая спица в колесницу! Бежим мы с Ниной улицей, гляжу навстречу — дед Печенов. По-зимнему снарядился — в шубейке, в валенках— и важно шествует куда-то. Не пройдешь же мимо, не поздоровавшись.

Нина побежала, а я остановился. Поздоровались мы, вижу: у старика под мышкой топор виднеется. В мешковину завернут. «Эге!.. — думаю. — Видно, уговорила Нюрка! Ни дать ни взять, к ней бежит, цыплятам головы рубить. А топор завернул, чтобы не видно было».

Поздоровались — я ему так, с маху-то, и скажи про цыплят! Дед Печенов ухмыльнулся, собрав глубокие морщины возле глаз.

— Неужели и к вам приходила?

— Приходила.

— Эк ведь, непутевая баба! — возмутился Семен Семенович. — Неужто не могла окромя кого-нибудь попросить?!

— Авдани нет дома. А вы — отказались.

— Какой из меня живодер! — Дед Печенов вздохнул. — Бегу вот в Кочки. В коровнике управился, позавтракал… отдохнуть бы, а тут прибегает председатель: «Семен Семеныч! Подсоби — капусту некому посрубить. Не ровен час выпадет снег: добро пропадет». Оно, конечно, к Михайлову дню идет дело. Самое капустное время. Взял топор — да вот в Кочки спешу.

— А я, грешным делом, подумал: не устоял, мол, Семен Семенович. Сказал: «Своим не рубил»… А Нюрка пообещала четушку — так и побежал.

Печенов подправил топор и, доставая из кармана тавлинку, сказал:

— Своим-то рубил — было время. Это я так, для пущей убедительности сказал, чтоб не приставала. Приходилось, когда единоличником был, — и кур рубил, и свиней резал. А потом мало-помалу отучили.

Дед Печенов захватил щепотку табаку и вдохнул зелье в нос. Но прежде чем чихнуть ему, я успел все-таки спросить, кто ж отучил его?

— Кто ж отучил? Известно: жизнь отучила, физик! — продолжал Семен Семенович, отчихавшись. — Вы, молодежь, не помните, как оно было годков этак тридцать назад. Вырастил, скажем, мужик свинью. Пришло время резать, а ему говорят: «Не смей!» Значит, надо сначала получить в сельсовете разрешенье. Придешь туда, а там с тебя расписку потребуют, что ты кожу со свиньи обязуешься снять и в целостности передать государству. Всякий раз — вздумал ли ты зарезать свинью, или овцу, или телка — иди на поклон к председателю. Он ни в какую! Ты перед ним — и так и этак. Откажешься и от собственной скотины. К тому же — кому как, а, по мне, ветчина без кожицы — это не ветчина! Как есть один жир. Сначала без свиньи жить научились, потом — без овцы, а уж после войны — и куры будто обременительны стали. Так-то вот…

Дед Печенов высморкался в платок и, помолчав, спросил:

— Ну как, физик, верно я рассудил?

Я пожал плечами.

— А ты подумай! — сказал Семен Семенович и как ни в чем не бывало пошагал в конец Хуторов.

А я побежал скорее в школу.

4

…Об учительской я уже как-то раз рассказывал. Вы знаете, что это просторная комната, что находится она на втором этаже и т. д. Но знать про нашу учительскую только это — значит ничего не знать. Учительская — это КП, иными словами, штаб. Как-то во время августовских чтений мы разговорились с соседями об учительских. Один преподаватель из Жерновской школы и говорит: «О, учительская у нас — это «пэн-клуб!»

Я не могу сравнить нашу учительскую с «пэн-клубом». Скорее она походит на театральные кулисы. Такой же устойчивый запах, как в артистической, такая же теснота и вечный переполох, словно перед открытием занавеса. О запахе я уже как-то говорил: он — смесь табака и пудры. Суета тоже, думаю, понятна, а теснота в основном из-за столов. Их два, они стоят не впритык, а рядом и накрыты гобеленовой тканью. Так что, кто не знает, может подумать, что это один такой большой и нескладный стол. Он занимает добрую половину учительской. С этим столом связан весь наш школьный быт. За ним мы восседаем во время скучнейших педсоветов, тут проходят политзанятия, всякие планерки, летучки и совещания. Достаточно взглянуть на стол, чтобы сразу догадаться, какой сегодня выдался день — легкий или трудный.

У каждого учителя есть на этом столе свой уголок. Вернее, считается, что у каждого. А на самом деле столом безраздельно владеют два человека: моя Нина — руссист и Мария Александровна Тревогина — наш новый директор, математичка. У каждой уйма тетрадей: классные, домашние, для контрольных работ, для сочинений… Как разложат их — к столу не подступиться! Разная смесь: географ, историк, англичанка — те жмутся по уголкам; мне, физику, совсем на столе не остается места. Да мне и ни к чему: я курильщик. А место курильщиков — на диване, поближе к форточке и к кадке с фикусом. Кадка со старым фикусом стоит в простенке между окнами, сбоку от дивана. В кадку, вернее, в землю, удобно прятать окурки. Все курильщики грешны этим, чем дают повод для постоянных воспитательных диспутов.