Липяги. Из записок сельского учителя

— Не хуже, чем кресло Щедрина! — пошутил Николай Семенович, выбрав себе, какой повыше.

Мы с Василием Кузьмичем сели рядом.

Лузянин спросил, сколько гектаров уже подкормлено. Ронжин сказал. Василий Кузьмич добавил, что ребятам тяжело, поэтому он разрешил им передохнуть.

— Может, наладит Яков Никитич, — сказал Лузянин, щурясь от яркого солнца и поглядывая на небо.

По небу пробегали быстрые облака. Тени их, словно волны, накатывались с поля сюда, к лесу, и тогда снег в кустах становился голубым. Над землей, особенно когда глядишь в сторону Яснового, колышется и дрожит марево.

Лузянин долго глядел вдаль, на эти летучие волны, и лицо его с каждой минутой светлело. Я думал, что Николай Семенович скажет что-либо по поводу нескладной весны, но вдруг, повернувшись ко мне, он хлопнул ладонями по коленам и сказал радостно и мечтательно:

— Андрей Васильевич! Вот какое дело: представьте себе, что у вас есть дом. Новый. Под шифер. Терраса при нем, и водопровод, и теплая уборная…

— Одним словом, такой, о котором мечтал все время Бирдюк? — спросил я.

Спросил с самым равнодушным видом, будто мне совсем ничего не известно о хлопотах Лузянина.

Николай Семенович — человек осторожный, не любит хвастать раньше времени. Бирдюк давно приставал к нему со своими планами, а Лузянин — все ему: «Обожди. Вот сделаем это… потом это… А тогда уж и о внешнем облике села подумаем…» Председатель боялся поднимать шум вокруг этого. Я хорошо понимаю его. В эти дома с террасами никто из липяговцев не верит. По кино видно. Как привезут кино, где председатель в один год все порядки деревенские этими самыми домами застраивает, так смех — да и только! Вначале, где про колхозное разоренье рассказывается (при старом руководстве, конечно!), — вначале еще сидят, смотрят. А как доходит дело до того места, где марш играют, и под этот марш дома, как грибы, растут, — то мужики мигом вон из клуба: видите ль, курить им разом приспичило! Бабы или девки — ничего, сидят: им на курево ссылаться нельзя, веры не будет. Сидят бабы до конца, разговаривают и семечки шелушат.

Оттого мужики курят, а бабы семечки шелушат, что не верят они в то, что им показывают. Да и Лузянин тоже долго сомневался в разумности своей затеи. Откуда взять столько денег на постройку домов? Верить, может, и не верил, а все-таки, как мать говорит, гребтело у него.

Начал Лузянин с того, что повернул нашу дорогу. Наша дорога — та, что со станции в Липяги ведет, — чем долгое время славилась? Тем только жила и славилась, что каждую осень по ней на станцию заготовку возили. На станцию машины груженые едут, а со станции — пустые мчат. И так-то каждый день по десятку, а то и по два рейсов. И так-то не один день, и не один год, а все последние тридцать лет.

Лузянин что сделал? Он поступил просто: он запретил шоферам возвращаться со станции с пустыми кузовами. Хорошо б, конечно, если бы грузовики, возвращаясь, везли удобрения или машины. «Но если удобрений и машин нет, то пусть хоть гарь паровозную возят!» — решил наш председатель.

Шоферы согласились без особой охоты.

Однако, когда грузовики перестали громыхать со станции с пустыми кузовами, то за одну лишь осень такую гору шлака навозили на пажу, что куда там пирамиде Хеопса!

Навозили шлака, песку, цемента; плотники сколотили тут же навесик из горбыля, и ранней весной начал работать кирпичный завод. Шлак мешали с песком и цементом, добавляли в раствор воды и заливали в формы. Большущие получались кирпичи, и, главное, обжигать их не требовалось. Сохли они все лето под навесом, а то и просто так, на солнышке.

У нас и мастерские ремонтные из такого кирпича, и новый птичник, и коровник.

Теперь, видать, Лузянин решил, что пора попробовать жилой дом собрать из этих шлаковых блоков.

Я догадывался, но вида не подал, лишь намекнул, напомнив про Бирдюка: что, мол, такой решили поставить, о котором Яков Никитич мечтал?

— Предположим, что такой, — отозвался Лузянин. — Так вот, Андрей Васильч, кому бы вы его отдали?

— Вам бы первому дал, — сказал я. — Уж какой год живете на чужой квартире.

— Нет, Андрей Васильч, без шуток.

— А я не шучу. Вам отдал бы первый дом, а второй — Василию Кузьмичу.

Тогда Лузянин решил открыть мне все карты.

— Правление решило, — сказал он, — первые дома отдать рядовым колхозникам.

— Раз решило правление, чего ж тогда…

— Но вы — человек местный, — примирительно заговорил Лузянин. — Вы всех знаете, кто как живет. Хотелось бы посоветоваться с вами, прежде чем решать на правлении.

Я задумался.

Не так-то легко решить: кому быть первым новоселом?

Подумав, я сказал:

— Что ж, если бы была моя воля, то первый построенный колхозом дом я отдал бы Нюрке Сохе…

6

Теперь задумался Лузянин. Он слегка откинулся и, глядя куда-то мимо меня, молчал и думал. Видимо, как и я минуту назад, он перебирал в уме тех колхозников, которые своим трудом заслужили такой подарок от артели. Их немало в Липягах, безотказных, самоотверженных тружеников. Перебрать в уме всех — много надо времени.

Подумав минуту-другую, Лузянин начал рассуждать вслух.