Липяги. Из записок сельского учителя

— Да, избенка у Анны Степановны плоховата, — заговорил он. — И ребят у нее много. Но она — механизатор.

— Но теперь она, как и все, колхозница!

— Это так, конечно. Только надо учесть еще и вот что: механизаторы всегда зарабатывали больше, чем рядовые колхозники. Хотелось бы вселить именно колхозника. Такого, который с самых первых дней и по теперь всего себя отдает артельному делу.

— Понятно. И кого же в таком случае наметило правление?

— Лично я, — сказал Лузянин, — отдал бы дом Татьяне Хапровой, или как ее по-уличному?..

— Тане Виляле, — подсказал я.

— Да-да!

Я, признаться, не нашел что возразить. И в самом деле у Тани Вилялы избенка совсем разваливается. Татьяна, бесспорно, заслужила, чтобы колхоз построил ей новую. Я и не пытался возражать. Но Ронжину, видимо, жалко стало, что Лузянин не согласился со мной, и Василий Кузьмич решил поддержать меня.

— Но у Анны Степановны, насколько мне известно, — сказал он, — муж — инвалид войны. Это нельзя сбрасывать со счетов…

— А кто он?

— Сапожков.

— Разве Григорий Федорович ее муж?

— Григорий Федорович — второй ее муж. Тут целая история.

— «История»?! — В голосе Лузянина послышалось нетерпение.

Я и раньше замечал в его характере такую черту: любит Николай Семенович слушать всякие истории о людях.

— Что же вы мне раньше не рассказали! — напустился на меня Лузянин.

— Не было повода.

— Аа-а! Но теперь вы уж не отвертитесь.

— Долго рассказывать, Николай Семеныч.

— Ничего. Недаром же говорят: не дорог час временем, а дорог улучкой. Улучили минуту — значит, рассказывайте.

— Вам, Николай Семенович, он хоть что-то рассказывает, — пожаловался Ронжин. — А мне — никогда и ничего! А я ведь тоже хочу знать людей.

— Ну так и быть! — согласился я. — Только мне как-то неудобно перед Таней Вилялой. Может сложиться мнение, что я — против нее. Чтобы ей не давали. Прослышат еще бабы про наш разговор. А между тем я нисколько не против Татьяны. Обе они: и Таня и Нюрка Соха — достойны. Обе они остались солдатками в войну. С малыми детьми.

— Тут не в обиде дело, — пояснил Лузянин. — Придет время, и Татьяна получит.

— Все это так. Но когда будут обсуждать на собрании, то волей-неволей все объяснится. Таню надо будет отводить, а Нюрку защищать… И выйдет нехорошо. Обида выйдет. Лучше, чтоб им не обидно было, давайте сделаем так… Отдадим первый дом знаете кому? Отдадим его молодым…

— Ну нет! — Лузянин в знак протеста поднял руку.

— А вы послушайте, — продолжал я. — Что этот новый дом Нюрке или Татьяне? Он им, может, и не понравится. Они сжились со старыми своими избами. Привыкли к ним. Жизнь всю в них прожили. Зато какая была бы радость, если б первый дом, построенный на средства колхоза, отдали б молодым! И хороший есть повод: Владик, второй сын Анны Степановны, женится на дочери Татьяны, на Вере Хапровой. Владик осенью демобилизовался, работает в строительной бригаде. Вера — доярка. Оба они работают хорошо. Они сговорились уже. Свадьбу играть думают, но куда Владик приведет молодую? Ведь в Нюркиной избе и кровать-то поставить негде. Сами знаете. Вот им, молодым, и преподнести б подарок к свадьбе.

— А вы откуда знаете, что они уже сговорились? — с ехидцей спросил Лузянин.

— Знаю. Учились оба у меня. На днях зашел Владик и говорит: «Прошу вас, Андрей Васильч, быть на моей свадьбе посадским…»

— И вы согласились?

— Обещал подумать. Хотя и хлопотно, зато интересно. Давно свадеб настоящих у нас не играли. Молодежь потихоньку женится. А Владик решил свадьбу справить по-старому: с дружками, с пивом… Вот бы им от правления свадебный подарок!..

— Хорошо, хорошо! — отвечал Лузянин. — Это все от вас зависит. Сумеете нас сагитировать — пожалуйста! Посмотрим, какой из вас посаженый отец?!

7

Появилась надежда сделать добро людям. А когда есть такая надежда, то, — сам не знаю откуда, — у меня, молчуна, и красноречие-то берется.

Лишь только начал я рассказывать про Нюрку — в какой семье росла, то да се — вижу: Лузянин и Ронжин сидят, словно бы завороженные, — и про непутевую весну позабыли, и про подкормку, и про то, что Бирдюк один с машиной возится.

Сидят они, слушают.

А я не спеша рассказываю им про Нюркину жизнь…

…В детстве Нюрка была очень стеснительна — не то, что теперь. Ни на круг она не ходила, ни на посиделки, где собиралась молодежь. Сразу же после семилетки поступила она в МТС. Убирала в конторе, топила печки в общежитии трактористов. Представляете себе: зима, вечер. Ребятам, занятым на ремонте машин, делать нечего. Рубятся они весь вечер в домино да чешут от безделья языки. Нюрка зайдет к ним в комнату — в печке пошуровать, ребята и ну над ней подтрунивать. Мол, Нюрка, дай взаймы свой нос — больно хорош! Начнут ей в шутку жениха подыскивать. Иной и пощупать непрочь.

Осадит Нюрка «жениха» кочергой, а вернется в свою каморку и весь вечер проплачет от обиды.