Липяги. Из записок сельского учителя

Богомолки — те раньше погорельцев, поди, пропали. Небось от такого колхозного бригадира, как наш отец, не уйдешь надолго; на базар сбегать некогда, не то что за тридевять земель, в Лавру. Да и этих самых лавр поуменьшилось, — оно и вышло так, что отходили богомолки.

И богомолки, и гадалки… И это не удивительно; удивительно другое — перестали ходить по селам и мастеровые. А если вдуматься в причины — то тоже из-за колхоза. Колхоз перетряхнул весь мужицкий быт. Мужик расторопнее, смышленее стал.

Вот, скажем, ходили в старину пимокаты. До колхоза редкая семья не валяла пим. У кого были овцы, все валяли. И мы тоже. Ну как же в хозяйстве без валенок? На базар ли поехать, навоз ли в поле отвезти зимой., Пимокаты подряжались с хозяйским харчем. Целую неделю, бывало, пьют, едят; стучат всю ночь напролет колотушками по струнам, валяют на колодках пимы…

Кому теперь придет в голову валять валенки на дому? Да и к чему они — валенки? На базар колхозник не ездит; навоз в поле не возит… Ребятам разве? Так куда проще: отнести шерсть в сельпо, а на деньги, вырученные за ее продажу, купить ребятам валенки.

Перестали мужики катать пимы — перестали ходить и пимокаты. То же и со стекольщиками. Почему имел доход стекольщик? Потому что у него одного на всю округу был алмаз. Он, бывало, в руки его мужику не даст ни за что, словно боится, что тот секрет его колдовства разгадает.

Теперь колхозник и без алмаза стекло вставит. Мужик в артели стал универсалом. Летом он пашет, косит, а зимой — строит. Он и плотник, и кровельщик, и стекольщик— на все руки мастер.

Прошел стекольщик раза два по селу — никто не откликнулся на его голос. Глядишь, и он перестал ходить.

Так мало-помалу перестали ходить по Липягам не только кусочники, нищие, погорельцы, но и мастеровые. Перед самой войной уже никто не шлялся.

Только два человека и ходили: Оля по кличке «Граммофон» и Сережа-коробочник.

Оля — немолодая уже баба, неряшливая, горластая — была своего рода липяговским телефоном. Переходя из избы в избу, она разносила по селу всякие новости: когда будет конец света, какой мужик свою бабу побил, что решили на правлении и т. д.

Олю не любили, но побаивались: плохо встретишь, не угостишь, как надобно, — разнесет по всему селу злую небылицу о семье.

Она умерла перед самой войной.

И тогда остался один прошелец: Сережа.

Это был тихий, застенчивый человек, не причинивший за свою жизнь никому зла. Я помню его с самого своего детства. Он всю жизнь ходил по избам и выпрашивал у баб коробки — пустые коробки из-под спичек.

Потому и прозвали его Сережа-коробочник.

Он был «божий человек», юродивый.

4

Как не бывает человеческого лица без родимого пятнышка, и хлеба без кострички, и колодца без моха и плесени, и неба без облачка, и золота без примеси, так не бывает и русского села без юродивого.

И как никто не знает, откуда эти родинки на лице какой-нибудь красавицы, так никто не ведает, отчего это, по какой причине рождаются на свет божий люди, подобные Сереже-коробочнику.

Сережа был третьим сыном в семье богатого мужика Михайлы Калистратова. Он был на редкость красивым ребенком — голубоглазым, смышленым, и мать — жена Михайлы, Домна, — очень любила его. Любила сиживать с ним на завалинке. Сядет под вечер, посадит его к себе на колени и расчесывает гребнем его золотистые кудряшки. Домна втайне думала, что именно он, Сергунька, по-настоящему в нее пошел — добрый и ласковый. Те два, старшие, — те в Михайлу — суровые и замкнутые.

И она любила Сережу и при всяком случае рассказывала соседкам о его проделках: и что он сказал, и что съел. Они только качают головой: «Сереженька, уа!», «Сереженька, иди ко мне!» Среди этих соседок была и горбатая старуха Федосья Гришава, по уличному Стулиха. Тогда еще никто не знал, что она с нечистым спозналась. Потом уже догадались. А сначала долго гадали— отчего такое стряслось с Сережей! В пору, когда другие дети собирали книжки, чтобы пойти впервые в школу, он, Сережа, начал вдруг собирать пустые коробки из-под спичек и прятать их под печку. Одни говорили, что это «крест господень даден ему от всевышнего», другие — что это случилось с ним от испуга, что, мол, «пожаром напужен», и уговаривали Домну поехать с ним в Чернаву, к знахарке. Мать поверила — как раз, когда Сереже было года три, случился в Липягах страшный пожар, и их, Калистратовых, дом тогда сгорел.

Домна поехала к знахарке. Та приложила ко лбу Сережи распятье, побрызгала лицо «святой водой», молитву прочитала. И будто отошло немного, будто стал Сережа забывать про коробки.

Но тут опять эта Стулиха. Заявляется как-то, видит: ребята у завалинки играют. Она отзывает Сережу и говорит: «Возьми, соколик, это я с ярмарки принесла». И подает ему коробку с вятской куклой на этикетке. Увидел Сережа коробок, даже затрясся весь от радости. Глаза его загорелись; схватил, да и убежал с нею в свое убежище, в подпечье. Насилу выманили его оттуда спать.