Завернувшись в толстое зимнее одеяло, мы любили мечтать о той жизни, которая, как мы искренне верили, у нас когда-нибудь настанет. Может быть, даже скоро. Мы верили в это, верили, что война обязательно кончится, наша армия победит и Ленинград вновь задышит полной грудью, а вместе с ним задышим и мы. Боль от потери близких и дорогих нам людей никуда не делась, но нам ничего не оставалось, как научиться жить и дышать вместе с ней. Ах, если бы я знала тогда! Хотя… Что я смогла бы изменить? Перенесенный Алешей грипп еще больше подкосил его здоровье, ослабленное недостатком нормального питания. Как я ни старалась его уберечь, смерть была неумолима. В один из дней, придя с работы, я нашла его на кровати.
– Алеша, я же просила тебя двигаться потихоньку. Вот так вот лежать нехорошо, – промолвила я, подходя к нему. – Алеша…
Со стороны можно было действительно подумать, что он спит, свернувшись калачиком. Но все мои попытки его разбудить оказались напрасны, и сейчас мой мир, заключенный в одном десятилетнем, взрослом и умном не по годам светло-русом мальчике, рушился до основания. Я не желала мириться с тем, что Алеша безвозвратно покинул меня, и упрямо продолжала его будить, тормоша хрупкое тельце, в глубине души понимая, что он меня уже не слышит.
– Алеша, проснись! Проснись! Я прошу тебя, Алешенька, открой глазки, миленький! – причитала я, заливаясь слезами и не переставая его тормошить. – Проснись! Пожалуйста, не оставляй меня, Алеша!
Погас светлый лучик солнца, освещавший своей улыбкой мою жизнь, последний близкий человек, ради которого я готова была жить, несмотря ни на что. Я всматривалась в родные, заостренные черты лица, светлые брови, посиневшие губы, как будто слегка подернутые ангельской полуулыбкой, и осознание того, что я потеряла последнего дорогого мне человека, резало меня изнутри на части, вырываясь с рыданием и сиплым криком из груди. Теперь я испробовала из чаши беспросветной тоски и буду продолжать пить ее, горькую, тягучую, каждый день. Моя печаль теперь бесконечна… Я осталась совсем одна…