Лис

В «Желтой кофте» встречались поэты и прозаики, читавшие и обсуждавшие свои только что написанные произведения. Почти все эти стихи и рассказы были попытками сказать: «Я не такой, как другие, сейчас мне плохо, поймите и полюбите меня». Круг писателей здесь равнялся кругу читателей, поэтому обсуждение получалось не слишком объективным. Каждый автор понимал, что рано или поздно очередь дойдет до его произведений, поэтому высказывался осторожно. Молодые литераторы поддерживали своего товарища в надежде на его будущую поддержку. И все же нет-нет, да мелькала яркая строка, ловкий узел сюжета, резкое сравнение, и тогда казалось, что в «Желтой кофте» имеется смысл.

«Три аккорда» собирали до тридцати человек. Здесь пели свое и чужое, подыгрывали, подпевали, на лету подхватывая незнакомые слова и мелодии. Среди музыкантов преобладали мальчишки, среди слушателей – девочки. Тагерт садился подальше, слушал, кивал головой в такт. Его удивляло, как пение помимо воли и сознания раскрывает, разоблачает человеческое лицо. Возможно, у профессиональных артистов имеется сколько-то способов удерживать на лице маску во время пения. Но эти не учившиеся музыке юноши и девушки забывали в пении о том, что хотели изобразить или скрыть, забывали казаться и становились настоящими. Может, потому именно здесь рождались самые крепкие, самые долгие дружбы. И не только дружбы.

В музыкальном кружке слушали пластинки, обсуждали Владимира Мартынова и Филипа Гласса, вздыхали и умничали. Здесь хвалились находками, угощали воспоминаниями, делились слезами. В маленькой комнате собирались человек пять-семь, иногда кружок больше напоминал трапецию или треугольник.

Риторико-философское общество «Дефиниция» созывалось раз в месяц, сюда порой заглядывали аспиранты и даже преподаватели. С одной стороны, это придавало собраниям бо́льшую представительность, возвышало первокурсников до почетного равенства со взрослыми. С другой – в присутствии преподавателей студенты робели и предпочитали отмалчиваться. Поэтому Тагерту больше нравились те встречи, в которых участвовали одни студенты.

Здесь пытались дать определения слов, которые почти невозможно определить, притом что смысл этих слов вроде бы понятен каждому. Понятен-то понятен, но только начни обсуждать этот смысл, и выясняется, что у каждого он свой. Размахивая руками, повышая голос, обижаясь, участники спорили о том, что такое «грязное», «интеллигенция», «фашизм».

Заседание началось с получасовым опозданием. К назначенному часу явились всего три человека, ждали пополнения, сидели в темноте, говорили тихо, словно без света нет места и звуку. Вплыла Вера Бородима, зажгли лампу, и все отметили, что сегодня Вера нарядилась и накрасилась, как для танцевальной вечеринки. Кажется, она немного нервничала. Наконец, к собравшимся присоединились аспирант Рома Гутионов, ростом с подъемный кран, а также робкая первокурсница Нина Трощук. Свет лампы мягко вынимал из темноты рельефы лиц. На сегодняшнем заседании договорились обсудить, кто такой «нормальный человек».

– Нормальный человек – тот, кто соблюдает нормы, то есть правила, – отчеканила Лиза Никульшина.

– А если сами правила ненормальные? – насмешливо возражал Анзор Сардаров. – По-твоему, в фашистской Германии не было правил?

– Это не считается.

Накручивая на палец локон каштановых волос, Вера Бородима задумчиво произносила:

– По-моему, нормальный человек – это такой человек, с которым легко быть собой. Нормальный человек – он не вообще, а именно для меня нормальный. Хороший.

Вера улыбалась так мечтательно, что все подумали: о ком это она? Иван Сушенко, секретарь «Дефиниции», записывал все определения и главные возражения в толстую тетрадь. Тагерт наслаждался этими спорами – не потому, что в них якобы рождается истина, а потому, что в такие моменты открывалась картина человеческой пестроты, как если бы он видел одновременно семь или восемь спектаклей, идущих на маленьких сценах.

Аспирант Рома хмыкнул. Не случайно хмыкнул, но так, чтобы его хмыканье услышали и оценили.

– Что? – подозрительно спросила Вера.

– А если ты… Нет, не ты, другой кто-нибудь… Если вору в законе с кем-то легко быть собой, значит, для него нормальные люди – уголовники? бандиты? убийцы? – насмешливо перечислял Гутионов. – То есть возможна такая ситуация, когда вор и убийца признается нормальным человеком?

Антон Махов флегматично поднял руку:

– Нормальный, может, с точки зрения права по крайней мере – вменяемый? То есть не псих, не малахольный, вот это всё?

– В законе нет такой категории – «нормальный человек», «добрый человек», – возразил Гутионов.

Вера, чье определение раскритиковал аспирант, не обративший внимания на ее праздничную нарядность, спросила, глядя на оппонента в упор:

– Вот ты скажи, только честно, ты – нормальный человек?

Аспирант снисходительно улыбнулся:

– Ну, я не кусаюсь, на прохожих не бросаюсь…

Он нарочно отвел взгляд от Веры, как бы отводя подозрения, будто имел в виду ее. Вера, однако, вызов поняла и оценила:

– Ты не ответил на вопрос. Можно не кусаться, но быть пафосным занудой, правда же?