Попробуем обнаружить хотя бы списки этих ценностей в текстах Путина, Медведева или в базовых партийных документах. Вот Путин в самом начале своего правления перечисляет традиционные ценности: христианские заповеди добра и милосердия, идеалы любви и сострадания к ближнему. Вот в манифесте «Путь национального успеха»: вера, нравственность, семья, собственность, государство, порядок — в их соединении с ответственностью и защитой человеческого достоинства. Вот у Медведева: межнациональный и межконфессиональный мир, воинская доблесть, верность долгу, гостеприимство и доброта. А теперь подумаем, насколько эти ценности являются распространенными в нашей жизни? Если речь не об идеале, а о повседневности? Можно сказать только одно: увы! И здесь мы не находимся в исключительном положении. Вот, например, что пишет о европейской ситуации Р. Гальцева: «В процессе двойной эмансипации самодовлеющего индивида: духовной — от старых ценностей и норм, и социально-бытовой — от общины, семьи, корпорации, традиционных и местных связей, обычаев, церкви, он (индивид), как опасаются неоконсерваторы, оставшись один на один с голым механизмом власти, становится идеальным объектом для ее (власти) самоутверждения (и манипулирования. — А. К.
). Так, в глазах консерватора неолиберализм оказывается проводником тех самых, казалось бы, противоположных “двух зол” (по Карлейлю) — гипертрофии индивидуализма и гипертрофии государства, противостояние которым путем балансирования консервативная стратегия истинно считает своей прерогативой»[219]. Таким образом умеренный консерватор оказывается во враждебном окружении и вынужден вести бой сразу на нескольких фронтах.Но самое страшное даже не это. Консерватору не привыкать к идейному противостоянию. Страшнее другое. Даже перед западным консерватором встает вопрос, а уж перед нашими тем паче: что можно и нужно охранять в эпоху, когда все разрушено и сохранять, казалось бы, нечего? Как быть охранителю в эпоху, когда ему нечего сохранять? В этих условиях американский консервативный публицист, теоретик и одновременно ревностный защитник индивидуальных свобод Фрэнк Мейер предлагает изменить лозунг консерваторов с «сохранения порядка и свободы» на «реставрацию порядка и свободы». А цитированный уже немецкий консерватор Кальтенбруннер настаивает на философии революционной заботы о сохранности[220]
. Это как раз к тем ценностям, которые приводят в своих списках Путин, Медведев и «Единая Россия». Это не те ценности, которые надо сохранять, а те, которые надо, по Ф. Мейеру, «реставрировать».Вот только слово «реставрация» в наших условиях является не самым подходящим. Речь должна идти, конечно, не о реставрации, а скорее об инставрации — в том смысле, в котором этот термин ввел в свое время П. Струве, говоря о будущей постбольшевистской России[221]
. Но об этом — о различии между реставрацией и инставрацией — чуть ниже, в разговоре о революции и контрреволюции.Я несколько раз в молодежных аудиториях предлагал ответить на вопрос: какие традиционные ценности являются для нас базовыми? Но при этом надо не только назвать ценность, но и «прописать» ее в истории, раз мы говорим о традиции. У молодежи возникает прежде всего образ позднесоветской семьи и что-то еле уловимое и с трудом вербализируемое из дореволюционного прошлого: честь офицера, преданность в любви и дружбе, крепость данного слова и т. п. И большинство этих образов традиции сформированы кинематографом, отечественным, разумеется. Я хочу предложить вам вариант ответа, данный одним из самых авторитетных ученых-гуманитариев России, не так давно ушедшим из жизни, — Сергеем Сергеевичем Аверинцевым. Интересно, что он в большой степени совпадает с представлениями современной молодежи.
В своих поздних работах С. С. Аверинцев[222]
говорит: «Под “традиционным” русским сознанием я понимаю те составляющие этого сознания, которые достаточно отчетливо присутствуют в представимых для нас аспектах последних допетровских столетий и в жизни наиболее консервативных кругов дореволюционного времени»[223]. Другим источником для формирования образа традиционных ценностей стала «усадебно-семейная атмосфера» XIX столетия, познаваемая нам из литературы («Детские годы Багрова-внука», трилогия раннего Льва Толстого и другие не менее знаменитые произведения) и из кинематографа.