Лисье время

В день утренника мышка-Потоцкая просто блистала. Серенькое платье, воздушное, как у балерины, пышное, но лёгкое; ушки на макушке, мягкие, тёплые, и варежки серые, с блёстками, – Соня всем дала потрогать, но не все рискнули подойти: вдруг мышка укусит. А ещё серые туфельки с серебристыми пряжками! Это было что-то: костюмы, туфли! Ляля и не знала, что на Новый год все должны быть кем-то другим, она думала, что это просто праздник, и все надевают маски или клоунские колпаки, – Ляля смотрела фильм с бабушкой по телевизору, там все были в нарядных платьях, в конфетти, в мишуре и в спиралях серпантина. Вот и у Ляли была просто корона, серебристая, с цветными стекляшками-камушками. На утреннике в постановке были ещё роли. Курочка Ряба встречалась и с зайцем, и с норкой, и с выдрой, и с белкой, и, конечно же, с лисой. Костюм лисы, белки! Тоже шапочка, тоже перчатки и юбка с хвостиком! Это мечта.

Когда репетировали сказку, Ляля оставалась в группе. Она не знала, что значит сложное слово «репетиция», его произнести-то не получалось. Потоцкая говорила с видом превосходства:

– Я на репетицию.

И все сразу бросали игрушки и шли за Потоцкой – воспитатели сходились на том, что Соня была не по годам разумная, и иногда оставляли группу под её присмотром.

«Ну и иди!» – Ляля радовалась, что остаётся в группе почти в одиночестве или топает гулять под руководством младшего воспитателя. Всю осень и весь декабрь противные уходили на репетицию, в группе оставалось совсем немного человек, и Ляля радовалась. Можно «готовить» на плите, играть в кухню, которая почти как настоящая, можно взять игрушки, которые ей никогда не доставались, можно говорить и не опасаться, что будут смеяться и обзываться, – оставшиеся дети ещё совсем плохо говорили, больше слушали, воспитатели между собой называли их немыми. Если бы не эти вздохи относительной свободы, предвкушения, ожидания игры в одиночестве, где Ляля готовила настоящий обед, только несъедобный, она, наверное, отказалась бы ходить в сад. А так она знала, что иногда «плохие» уходят; потом, в старшей группе, она стала называть их про себя доминантами (так говорила об агрессивных лисах бабушка), и сразу становилось легче.

И когда пришёл самый светлый, самый волшебный праздник, рухнула сказка. Трёх лет от роду Ляля перестала смотреть на мир сквозь добрые снежные очки. Бабушкины рассказы о лабораторных лисах, которых отбирали, кроме всего прочего, по покладистому характеру, перестали быть для Ляли примером. Бабушка всегда учила Лялю, что покладистые и нескандальные – это хорошо. Но после Нового года что-то новое об издержках воспитания добротой поняла и бабушка. Именно тогда она стала приводить Лялю на экскурсии по фабрике – заодно и насморк лечить, – Ляля от новогодних переживаний стала болеть, а до этого совсем не болела, воспитатели даже удивлялись.

Трёх лет от роду Ляля поняла: мир жесток; люди греются, кутаются, наслаждаются шелковистостью и мерцанием ценных мехов за счёт чужой жизни, пусть даже и звериной. Во время утренника она сидела на лавке среди неговорящих, «немых» детей. Остальные выступают, представляют, в спектакле есть и хор, хор одет синичками и снегирями. Но почему Лялю не сделали синичкой, почему? Остальные-то на лавке – не говорят, но Ляля говорила! Ляля подумала: она, наверное, глупая, раз её не брали на репетицию; сколько раз Потоцкая повторяла:

– Ты – глупа-я! Глупа-я! Глупа-я-ааа!

Может, Потоцкая подслушивает разговоры воспитателей?

Действо представления было следующим. Под руководством воинственной Курочки Рябы волка обкидали снежками (не настоящими, а мячиками), все звери напали на него, а мышь ещё и покусала, он обиделся и навсегда покинул лес. Оказывается, волк был тайный поклонник Курочки Рябы. Он приходил в курятник, чтобы найти пёстренькое перо, – волк коллекционировал птичьи перья и делал из них шапочки, как у индейцев, а куры думали о волке только страшное и плохое. Случилось вот такое недопонимание, и волк ушёл.

Ляля смотрела на своих соседей по несчастью и по лавке, ни у кого не было весёлого праздничного лица. А все, кто представлял, напротив, были уверенные и довольные: им хлопали, смеялись, подсказывали слова, подпевали. Подпевать просили и отверженных – Лялю с компанией, и они что-то блеяли, тихо мрачно подвывали и потявкивали с лавки и хлопали в ладоши в такт хору синиц – так позже, описывая праздник маме, сказала бабушка. Бабушка! Ляля переживала ещё из-за неё. Как она посмотрит теперь бабушке в глаза? Внучка не выступает, значит, бабушка расстроится, лицо её станет красным ещё больше, и все это увидят… После спектакля начались танцы: полька и танец снежинок. Их разучивали на музыкальном занятии, как и песню про льдину и какую-то Бригантину – Ляля ненавидела эту песню, заунывную, как вой больной девочки Вероники с пятого этажа в их подъезде. В песне пелось про белых медведей – бабушка рассказывала, что это самые агрессивные животные. Поэтому Ляля не пела, немного подвывала, как Вероника.