Лишь одна музыка

Я не помню ни единого настоящего разговора с ним; возможно, полутора лет визитов в его заведение, сначала самостоятельных, потом с Джулией, было для этого недостаточно, хотя в первую серую счастливую зиму около Рождества на нашем столе стояла празднично упакованная бутылка вина. Фрау Ноциль редко выглядывала из кухни, но ее богемско-венское присутствие было щедро представлено в меню: Knodel Suppe, или Krenfleisch, или Schoko Nuss Palatschinken...70 череда вкусностей. Не то что мы могли часто себе их позволить. Иногда, больше не в силах выносить блюда студенческой столовой, мы брали картофельный суп за сорок шиллингов и тянули время посреди чесночной, табачной, кофейной духоты.

Он никогда не опускался до того, чтобы подавать еду. Официант шел к стойке, и герр Ноциль, уже слыша заказ, передавал ему выпивку. Он не признавал новомодные веяния. Когда один несчастный турист попросил минеральной воды, последовал возмущенный, с глубоким венским акцентом, вопрос, хочет ли тот помыть ноги: «Wusta die Fuss’ bod’n?» На испуганное: «Что бы вы порекомендовали вместо этого?» — ответ хозяина был без экивоков: «A andres Lokal!»71

Я был тут однажды счастлив. Но какую жизнь мог бы я ей предложить? И как я мог дальше оставаться под руководством моего ментора? Он тоже приходил сюда, но мы сидели далеко друг от друга. В конце мы почти не разговаривали. Я прохожу мимо; все изменилось, изменилось полностью: сверкающие, негостеприимные столы, место, неотличимое от тысячи других мест. И вот моя память становится исторической.

К стойке прилегал стеклянный прилавок с овощами — редис, перцы и так далее, — а также с колбасами и завернутыми в бумагу сырами. Забавно, что никто никогда оттуда ничего не заказывал. Мы поспорили с Джулией: кто первым увидит покупку с этого прилавка, будет приглашен другим на обед. Прошло больше года между нашим спором и расставанием, но никто из нас так и не выиграл.

5.8

Поздно ночью начался дождь. Его сильные удары в окно не давали мне заснуть, а когда я забывался в изнеможении, будили меня.

Бреясь, я заметил, что шишка на лбу почти исчезла.

Репетиция сегодня утром проходит в «Музикферайне». Зал Брамса, где мы играем завтра, занят, так что мы репетируем в длинной, узкой, красивой комнате с видом на Карлскирхе. Репетиция проходит довольно хорошо, но по окончании меня одолевает дурное предчувствие.

Я гляжу на странную, величественную церковь за пышными липами: я вижу ее бирюзовый купол и одну из башен, похожих на минареты. Их странность и утилитарность напоминает мне башни синагоги в Бейсуотере, недалеко от моей лондонской квартиры. Лондон и Вена сливаются друг с другом. Что-то будет нехорошее завтра, очень нехорошее. Я боюсь за себя, и я боюсь за Джулию.

В «Азии», где мы с Джулией обедаем вдвоем, я почти ничего не говорю. Потом я предлагаю зайти в отель.

— Майкл, я должна ехать домой.

— Ну нет, опять!

— Я не могу. Мне надо заниматься. Хочу поработать над некоторыми проблемными местами, которые всплыли сегодня утром.

— Как ты можешь быть так прагматична?

Она смеется и протягивает руку к моей руке на столе. Я чувствую, что дрожу.

— В чем дело? — спрашивает она ласково.

— Я боюсь завтрашнего дня. Как будто вижу Карла в зале, он судит, не одобряет, оценивает... я просто волнуюсь, Джулия. Зря я тебе это говорю.

— Не волнуйся.

— Поехали вместе в Венецию.

— Майкл... — Она выпускает мою руку.

— Не знаю, как я жил все эти годы без тебя.

Как ничтожно и банально звучат эти слова, будто выдернутые из какого-то романа для домохозяек.

— Я не могу, — говорит она. — Я просто не могу.

— Ни твоя мать, ни Мария не знают наверняка, что ты у них остановишься. Почему ты должна жить у одной из них?

— Я не могу... Майкл, как я могу поехать в Венецию с тобой? Просто подумай, о чем ты меня просишь... Пожалуйста, не делай такое несчастное лицо. Если хочешь, мы можем поехать к маме и позаниматься вдвоем. И потом пойти вместе поужинать.

— Я не особенно хочу встречаться с твоей матерью.

— Майкл, перестань гнуть вилку.

Я откладываю вилку.

— Какой у нее рояль? — спрашиваю я первое, что приходит в голову.

— «Блютнер». Он в нашей семье уже сто лет. Почему ты спрашиваешь? Ты сказал «рояль», да?

— Да. И у нее по-прежнему маленькая такса?

— Майкл!

— Кофе? «У Вольфбауера»?

— Мне надо вернуться. Не дави на меня еще сильнее. Пожалуйста, не надо.

— Хорошо, я поеду с тобой, — говорю я.

Время вместе лучше, чем врозь. Зачем портить эту случайную радость размышлениями про то, что будет после, что было до? Мы едем на север. Я представлен матери. От моего появления ее явно коробит. И хотя мы не встретились в аэропорту, она, должно быть, узнала меня по фотографиям. Годами я представлял ее себе крупной женщиной на поводке у тянущей ее маленькой собачки. Джулия спокойна, отказываясь признавать нашу антипатию.