Лишь одна музыка

Я занимаюсь на чердаке, Джулия в музыкальной комнате, выходящей в сад. В четыре она приносит мне чаю и говорит, что, в конце концов, мы не сможем вместе поужинать в городе. Мы встречаемся в семь и молчаливо едим под председательством ее матери. Чуть ли не единственные сопровождающие еду звуки — нервное тявканье, доносящееся из дальней комнаты. Для миссис Макниколл одним из основных препятствий, чтобы остаться в Англии, была абсурдность наших законов про карантин животных. Другой причиной переезда, по словам Джулии, было желание снова жить в католической стране. После ужина я говорю Джулии, что с меня хватит и что я возвращаюсь к себе.

— Я тоже больше не буду заниматься, — быстро говорит Джулия. — Решим, что на сегодня — все. Давай поедем покатаемся.

На мою прохладную благодарность миссис Макниколл отвечает прохладным выражением удовольствия по поводу нашей встречи. Она стоит под медным буком в саду — «кровавым» буком, как это называлось бы по-немецки, и говорит Джулии, чтобы та аккуратно вела машину и была осторожной.

В машине я спрашиваю:

— Зачем ты согласилась провести наш последний день вместе с Марией?

— Я не сообразила. Теперь жалею.

Высокие тополя тянутся параллельно железной дороге вдоль Дуная, и мягкий свет затрагивает верхушки длинной гряды каштанов. На другой стороне дороги свет лежит на стенах домов и монастыря в Клостернойбурге.

— Почему Пятидесятница здесь так важна? — замечаю я вслух, по-прежнему злясь на Марию.

— Что ты сказал? — говорит Джулия, поворачиваясь ко мне.

— Почему Пятидесятница здесь так важна?

— Не знаю. Может, потому, что Австро-Венгерская империя была так многоязычна.

— Что ты имеешь в виду?

— Майкл, когда я за рулем, лучше со мной не говорить без особой надобности. Я должна следить за дорогой.

Она сворачивает у Нюссдорфа, и мы начинаем подниматься по серпантину к вершине горы Каленберг.

— Джулия!

Она останавливается на обочине.

— Куда ты едешь? — спрашиваю я.

— Именно туда, куда ты думаешь.

— Джулия, нет. Из всех возможных мест — почему туда?

— Из всех возможных мест — почему бы не туда?

Мы на пути к месту нашей последней встречи, годы назад; правда, в тот день мы приехали на трамвае и потом шли пешком.

Вена раскинулась перед нами за виноградниками на склонах: живая карта воспоминаний. Мы останавливаемся; оставляем машину на расстоянии и идем пешком до места. Может, как и «Ноциль», оно тоже исчезло или изменилось. Но нет.

Рядом с домом два больших каштана с пышной листвой на ветвях. Меньшие листья собрались вокруг стволов. Герани в цвету возле водяной колонки. За длинным столом снаружи молодые пары, друзья, группы студентов сидят, пьют, едят и болтают при свете уходящего дня.

Кувшин вина из соседнего виноградника. Опускается ночь. Мы пьем в дружеском молчании, без горечи. Моя скрипка, не застрахованная от воровства из машины, рядом со мной в футляре. И снова Джулия трогает мой лоб там, где я бился о каменного медведя.

Я отмечаю прожилки на листьях, прозрачных в свете фонарей.

Освещенные веточки блестят белым на фоне неба. За ними — черная ночь.

Мы почти не говорим, может, потому, что свеча на столе искажает мои слова.

Я наливаю ей вина, когда она говорит:

— Я поеду с тобой в Венецию.

Я ничего не отвечаю. На такое я не мог даже надеяться. Я благодарю кого-то где-то в ночи, но ей не говорю ничего. Ни одной пролитой капли. Моя рука не дрожит. Я наполняю мой стакан и поднимаю его молча: за нее? За нас? За духа беглой любви? Что бы я ни имел в виду, она кивает, словно говоря, что понимает.

5.9

Утро в день концерта голубое и жаркое.

Я послал факс, который Джулия написала подруге в Венеции, на обороте нот, лежавших в моем скрипичном футляре, и жду, когда гостиничный администратор мне его отдаст.

«Маджоре» встречается в лобби. Мы все напряжены и нетерпеливы, но вчерашнее предчувствие катастрофы ушло. Идем к «Музикферайну», что в паре минут отсюда. Этим утром последняя репетиция в самом зале Брамса.

Рояль стоит на сцене между двумя приглушенно-красными колоннами. Вчера Джулия попробовала несколько роялей и решила, что этот реагирует лучше всех. С точки зрения звука они все хорошо опробованы, и Джулия чувствует, что если даже такие великие пианисты, как Клаудио Аррау72, могли выходить на сцену, не сыграв ни одной ноты на предназначенном им рояле, она в неплохой компании.

Она попросила Пирса, как наблюдателя, о двух вещах: первое — помочь с соотношением ее звука в этом зале, и самого по себе, и в ансамбле с нами. И второе: она попросила его внимательно следить по партитуре, проверяя, что слышны все ноты, когда она играет пиано или пианиссимо, — а то вдруг она слышит их только внутренним слухом.

Зал изменился с тех пор, как я его видел в последний раз, будучи зрителем годы назад. Цвета поменялись — было гораздо больше белого и золотого, а стало гораздо больше темно-красного и мраморно-зеленого. Но белый бюст старого Брамса председательствует, как всегда, над пространством, где он однажды царил, и я рад, что, в отличие от Эллен и Билли, я не вижу его с места, где буду сидеть.