Лишь в небе с драконом нежнейший вальс (СИ)

Любовь. Вот только в таком контексте я и смогла произнести про себя это слово. Я снова и снова прокручивала то, что сказала Дзэниба: «Но я думаю, если что-то и спасёт его, то только любовь к тебе». Накануне я не смогла как следует подумать об этой фразе, но в молчании с психологом было что-то стимулирующее размышления. Неужели он действительно любит меня? Но откуда Дзэнибе знать об этом? Наверняка она сказала это, лишь чтобы успокоить меня. Да, это самое разумное объяснение. Она знала всё о драконе Хаку, но она не могла знать всё о моём Нигихаями. Он не из тех, кто делится сокровенным с бабушкой.

Одно я знала точно. Даже если Хаку не любил меня, он всё равно был готов пожертвовать собой, лишь бы спасти мою никчемную жизнь. Снова, не помня о том, что уже делал это раньше, нисколько не сомневаясь в своей правоте. Он был готов на всё, а я своей никому не нужной бравадой подвела, — нет, хуже — предала его. Я знала, что нет слов, чтобы попросить за это прощения.

По прошествии часа мне очень хотелось извиниться перед несчастной разочарованной в своих способностях женщиной, но я так привыкла молчать, что меня не хватило на большее, чем просто «до свидания».

Когда за мной пришли родители и Тамако, и мама спросила, чего бы мне хотелось, я совершенно честно ответила:

— Чтобы я снова упала, посильнее ударилась головой и проснулась вчера.

***

Ночью, уже будучи дома, я проснулась от своего же крика. На него тут же сбежались все: явно не спавшая до этого Тамако, взъерошенная мама, бледный папа. Я не помнила ничего из своего сна, кроме Хаку, лежавшего на земле. Зеленые глаза не реагировали на свет солнца, из приоткрытого рта вниз стекала густая темная кровь. Это видение заставило меня снова реветь до хрипоты, до рвотных позывов. Я не слышала, как мама выключила верхний свет и включила лампу на столе, не поняла, как мы остались вдвоём, что она говорила мне дрожащим, но всё равно успокаивающим голосом, гладя меня по голове. Я знала, что мне ничего не угрожает, пока мама рядом, и в очередной раз испытала угрызения совести за то, что столько раз прощалась с ней навсегда. И всё равно… и всё равно я вся, без остатка стремилась к бело-зелёному дракону.

Я просыпалась ещё несколько раз. Мама осталась со мной, забывшись неглубоким сном. Когда она встала и тихо вышла из комнаты, чтобы собираться на работу, я лежала, открыв глаза, лицом к стене. В такой позе я пробыла до тех пор, пока за родителями не закрылась входная дверь. После этого я пошла в душ. Там я без каких-либо мыслей осмотрела свой рассеченный лоб и переглянулась с собственным отражением. Выглядело оно неважно, о чем я шепотом ему доложила. Отражение ничему не удивилось и молча кивнуло. Диалог не заладился.

После душа я, никуда не сворачивая, вернулась в комнату и подошла к письменному столу, чего не смогла сделать вечером. Спихнув со стула на пол сумку, где по-прежнему лежал мой телефон, я села за стол и положила руки на помятый подарочный пакет. Мне очень хотелось, чтобы прикосновение к этой реликвии вернуло меня в день, когда всё было лучше некуда. Конечно, этого не случилось. После этого я достала альбом и пастель и какое-то время просто смотрела на своё нежданное богатство. Сердце плакало бы, если бы умело, а глаза уже не могли. Я открыла альбом на первой странице, где под цветущими сакурами сидел на скамейке спокойный, красивый Хаку. Не удержавшись, я коснулась его нарисованного лица и поборола желание захлопнуть альбом. Я обещала ему закончить портрет, и я должна была это сделать.

Я более тщательно прокрасила одежду и волосы Хаку и занялась цветами сакуры. Было очень неудобно работать с фоном позднее центральной фигуры, но я почти радовалась этому: вся моя энергия, прежде направленная на саморазрушение, теперь служила творчеству. С каждым новым штрихом будто крепла, становилась ярче и чётче и моя связь с Хаку. Я знала, что это иллюзия… но разве может вообще что-то быть ненастоящим в этой жизни?

Услышав неловкий стук по дверному косяку, я вздрогнула и обернулась. Тамако принесла мне кружку молока и тарелку с моти. Наш традиционный набор для больного. Я кивнула, когда она поставила всё на стол, но ни к чему не притронулась. Тамако помялась рядом и наконец спросила:

— Можно я посмотрю, как ты рисуешь?

Этот вопрос настолько удивил меня, что я снова кивнула, не успев подумать. Сестра ненадолго вышла из комнаты и вернулась со стулом из кухни. Когда она села рядом со мной, я мельком посмотрела на неё и ужаснулась тому, как она плохо выглядит. В жизни не видела у неё таких синяков под глазами. Даже волосы, казалось, потускнели и потеряли насыщенность цвета. Мне захотелось спросить, всё ли нормально, но я понимала, как это глупо, и не стала этого делать. Я просто рисовала, а Тамако смотрела на мою работу.