Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

— Бросьте эти громкие слова. Бывают ситуации, когда чем-то приходится жертвовать. Или кем-то. Вам это известно не хуже меня. И нам бы не хотелось, чтобы жертвовать пришлось вами.

— Твою же мать! — Паша, не удержавшись, сжал руку в кулак, яростно выдыхая сквозь сжатые зубы.

Полное охренение — вот что это было. И даже не сама безжалостная суть “задания”, не тот факт, что ради “правдивости” должны были пострадать случайные люди, вызвали такой ошарашенно-гневный протест. Последствия — вот что ошеломило, выбивая из колеи, обдавая леденящим ужасом и недоверием.

Смысл оказался простым и страшным: убрать главного зачинщика покушения на крупную полицейскую шишку. Убрать так, чтобы ни у кого не возникло сомнения в трагической случайности и отсутствии каких-либо намерений. Учитывая, что будущая жертва не делала шагу без охраны, его дом и офис больше напоминали неприступные крепости с кучей видеокамер и прочей аппаратуры, а сотрудников безопасности было столько, сколько имеется не в каждом банке, задача казалась практически невыполнимой.

Практически.

Один крохотный шанс все-таки был — раз в полгода господин Заварин навещал своего бывшего сослуживца, инвалида, спасшего ему жизнь. В этот день недремлющая охрана оставалась в машине, несколько человек проверяли обшарпанный подъезд неприметного дома, а после визита вновь сопровождали хозяина обратно, больше не отходя ни на шаг. Единственное удобное место — обычный, ничем не примечательный магазинчик, заранее проверенный бдительными парнями в строгих костюмах. Только там Заварин появлялся в полном одиночестве, ничем не выделяясь из небольшой толпы покупателей.

И кого удивит, когда в этой толпе окажется симпатичная женщина в форме, бывающая в этом магазине несколько раз в неделю? А все последующее если и повергнет в шок, то подозрений не вызовет: внезапно съехавший с катушек офицер полиции, устроивший стрельбу, убивший и ранивший нескольких человек, никоим образом не сопоставится с хитро спланированным заказным убийством. Тем более что прецеденты были.

Паша медленно отвел взгляд от замолчавшего диктофона, невидяще смотря перед собой. Он не задумывался даже, как отреагирует Зимина, узнай она о его негласно установленном записывающем устройстве — сейчас это волновало его меньше всего.

Судьба “исполнителя” — вот что было самым жутким. Громкое задержание, камера, психиатрическая экспертиза, диагноз и несколько лет в больнице. Потеря всего, что только можно утратить, сломанная жизнь и изуродованная годами лечения психика. Неизвестный собеседник, на полном серьезе обещавший: “Пару лет тихо отсидитесь в больничке и на свободу с чистой совестью”, кажется, действительно не осознавал весь смысл собственных спокойно-циничных слов.

Словно в ускоренной перемотке, замелькали яркие эпизоды: бессознательная, мертвенно-бледная Зимина на заднем сиденье машины и неловкие попытки сделать перевязку и хоть немного остановить кровотечение; крупные зеленые ягоды винограда в пакете на больничной тумбочке и отчаянные вопросы, так и не получившие ответа; исходящий от чайной чашки горячий запах малины и мягко укрывающие его пледом тонкие руки; мирно спящая в его постели разбитая, обессилевшая женщина, придавленная тяжестью своих страшных поступков; устало-доверчиво прижимающаяся к нему подвыпившая начальница и внезапно оглушительный стук собственного сердца; отчаянно-страстный порыв, не встретивший никакого сопротивления, и запоздалое раскаяние, смешанное с неловкостью и безуспешными попытками все забыть; сегодняшняя откровенно-нежная тихая ночь — без незначительных и нелепых фраз, но в объятиях друг друга… Как же много, оказывается, незаметно-много было ее в его словно поблекшей, бесцельной жизни, смысл которой он, как думалось прежде, утратил уже давно. И почему-то именно сейчас, совсем не к месту, вспомнились собственные слова, не нашедшие ни отклика, ни понимания, слова о том, что бесконечные признания не значат ничего — гораздо важней и правдивей сблизиться, сродниться, осознать: только этот человек действительно дорог и необходим. И обреченно-нужной неожиданностью оказалось, что, сколько бы ни пытался убеждать себя в обратном, она действительно для него важна — больше, чем вообще могло быть дозволено. И допустить, чтобы какие-то заигравшиеся в справедливость уроды сломали ей жизнь, он просто не мог. Не мог, и все остальное, даже собственная судьба, не имело значения.

***