Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

— Вот, нашел, — пробормотал Паша, демонстрируя целую коробку со всевозможными непонятными электронными штучками и вытащил одну, совсем крошечного размера. — Не жучок, а микрофон, так что засечь не должны. Вы, главное, его включите заранее. — Окинул начальницу критическим взглядом. — Только куда прикрепить? На форме сразу палево будет.

— В сумку тоже не закинешь, я ее в машине оставляю, — задумчиво пробормотала Ирина Сергеевна. — И плащ в такую жару будет выглядеть подозрительно.

— А может… — смущенно потер подбородок, медленно наливаясь краской, — ну… э… под форму?

В первое мгновение решил, что Зимина грохнет его тут же — убийственный взгляд и удачно стоявшая под самой рукой начальницы тяжелая карандашница очень располагали к подобному сценарию. Однако пронесло.

— Давай сюда. Как эту ерунду крепить вообще?

— Эта ерунда, между прочим, как три моих зарплаты стоит! — возмутился Паша. — Нет уж, давайте я сам, повредите еще чего ненароком…

Вторично полыхнув глазами, Ирина Сергеевна расстегнула первую пуговицу рубашки и тут же, опомнившись, накинулась на Ткачева:

— Дверь закрой! Зайдет еще кто-нибудь, подумает, что мы непонятно чем занимаемся!

“Да я бы не против”, — едва не вырвалось у Ткачева полушутя-полусерьезно, но он вовремя проглотил неуместную шуточку с долей правды. Повернув ключ в замке, пристроился напротив начальницы, целомудренно вытянувшей из петель еще пару пуговиц, и про себя выразительно хмыкнул. Ох уж эти ба… женщины! Можно подумать, чего-то он там не видел! И видел, и… С трудом отмахнувшись от совсем неуместных и уж точно далеких от пристойности мыслей, ловко стянул форменную рубашку с одного плеча, открывая взгляду приятные формы в классически-черном кружеве.

— Ткачев! — хрипло одернула Ирина Сергеевна, явно ощутив его замешательство, а особенно осторожно скользнувшие по телу руки. Нагловато-мягкая насмешливость в темных глазах еще больше сбила с толку, но пальцы, коснувшись еще раз, наконец исчезли, и, с трудом выдохнув, Ира тут же пришла в себя, немедленно обругав свое тело, реагирующее совсем неправильным образом.

— Ну вот, порядок, — сообщил Паша, заботливо накидывая край рубашки обратно на плечо и поправляя воротничок. Галантный нашелся, тоже мне, сердито подумала Ира, поспешно застегиваясь и подхватывая китель. — Вряд ли найдут. Думаю, раздевать они вас не будут все-таки.

— Очень смешно! — яростно выпалила Зимина и, дернув ручку двери, вылетела в коридор.

Щеки у нее неприлично пылали.

***

— Прям шпионкой какой-то себя чувствую, — Ирина Сергеевна без сил опустилась рядом с Пашей, устало откидываясь на спинку сиденья. — Думала, умру от страха, пока “инструктаж” выслушивала… Да сними ты с меня уже эту хрень! — набросилась, нервно рванув воротник рубашки. Ткачев, неуверенно потянувшись к пуговицам, на удивление без лишних прикосновений обнаружил прикрепленный диктофон, однако руку убрать не спешил. Зимина, странное дело, тоже не стремилась вырваться или хотя бы рявкнуть, только как-то тяжело, прерывисто, будто болезненно дышала. И дрожала — наплывавшими волнами тихой вибрации напряженная дрожь отдавалась в его руках, будто перетекая, отзываясь во всем теле. Только сейчас осознал, в каком диком напряжении находился сам, не представляя, что с ней происходит, не имея возможности проверить, все ли в порядке. Он, конечно, ничуть не сомневался в актерских данных дорогой начальницы — уж в чем-чем, а в умении дурить окружающих равных ей не было. Но перемалывающий изнутри страх оказался сильнее — сильнее доводов разума, сильнее уверенности в ее силах.

Сильнее его самого.

— Паш… — Голос — раскаленная карамель, вливающаяся в мозг: тягуче-горячая, расплавленно-сладкая, чем-то густо-нужным артерии заполняющая. А его руки — до сих пор на ее теле, и ладонь так осторожно-правильно, почти-что-невинно — на колком кружеве, ровно там, где жалобно-сбитыми ритмами заходится сердцебиение. И это медленное осознание вышибает мозги до больно-взрывающихся, ослепительно-вспыхивающих звездочек.

Еще бы желание загадать, мать вашу.

Их трясет — обоих, ее — в этой гребаной-пошло-распахнутой рубашке, его — с сжатыми пальцами одной руки на ее плече, с лихорадочно-трясущейся ладонью слева, прямо на аккуратно-упругой судорожно вздымающейся груди.

Лоб в лоб — почти аварийное столкновение. Даже скрежет слетающих к херам тормозов слышится.

Демоны сталкиваются — оголенный электрический провод в Черном море искро-салютом вспыхивает, и короткое замыкание уже неминуемо.

Карие к карим — чернота в квадрате, жаром вырвавшегося ада пышущая. Вашего личного и обреченно-окончательно-общего — хоть что-то должно быть, правда же?

Глухо-хриплыми стонами в горящие губы — искусанные, терзающе-жадные, нужные. Кончиками пальцев битые траектории по выступам позвонков, рваными поцелуями вдоль ключиц, по линии шеи, по точеным плечам, отчаянно-вздрагивающим, ниже и требовательней, задыхаясь плотно сгустившимися кислородо-ароматами.