Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

— Опять ты со своими штучками, — страдальчески поморщилась Ирина Сергеевна. — Предлагаешь всех “сотрудников” закошмарить, пока кто-то не признается? Тогда уж их всех на самом деле будет проще завалить.

— Знаете, есть одна идея, — сосредоточенно нахмурившись, произнес наконец Паша и полез в карман за телефоном. Что-то там полистал и протянул смартфон начальнице. — Вы мне только маршрут набросайте, по которому в тот вечер ехали, ну, когда…

— Ткачев, ты че задумал? — Зимина, подозрительно сощурившись, моментально подобралась.

— Давайте я вам потом расскажу, ладно? И компромат притащу, если дело выгорит. А если нет, так и говорить не о чем.

— Паш!

— Потом, — неожиданно твердо повторил Ткачев и первым выбрался из-за шаткого столика. — Пойдемте лучше прогуляемся, вон вечер какой хороший. Вы свежим воздухом дышать не разучились еще?

Это оказалось удивительно-спокойным, умиротворяющим: просто идти рядом, почти вплотную, по тонущим в закатных лучах дорожкам парка, без глупой трескотни или неловкости — с ней даже молчать оказалось хорошо и легко. Паша, то и дело украдкой бросая взгляды на отрешенное, будто смягченное надвигающимся полумраком лицо начальницы, подумал, что со стороны, наверное, выглядит совсем глупо. Впрочем, что ему какие-то стороны? Чужое мнение всегда волновало его меньше всего — беззаботно-веселая натура неизменно брала верх. И никакие косые взгляды не могли его сбить — что какие-то случайные люди могут о них знать?

— Ткачев, ты че на меня так смотришь? — Ирина Сергеевна, приостановившись у фонаря, чуть развернулась к нему, сверкнув неприкрытой насмешкой.

— Как “так”? — Паша почувствовал, что губы еще сильнее растягивает эта наверняка дурацкая улыбка. Ему нравилось на нее даже просто смотреть — на эти строгие черты, манящие губы, неизменно выразительные, пусть и усталые глаза. И какая разница, сколько у нее морщинок, какая разница, сколько между ними лет? Вдруг вспомнилась услышанная где-то фраза: “Баба либо красивая, либо нет, а возраст это дело десятое”. Как раз тот случай. Острой и сладкой вспышкой опалило недавней безудержно-страстной сценой в машине — встрепанные мягкие волосы, тонкие плечи, беззащитно-выступающие ключицы, округлые бедра, небольшая изящная грудь, обалденно-стройные ноги, восхитительно-будоражащий запах… Вдруг поймал себя на мысли, что больше не оборачивается вслед фигуристым красоткам, окидывая откровенно-оценивающим взглядом, хотя раньше бы недоверчиво посмеялся, заметив за собой такое. Но сейчас почему-то вовсе не тянуло изучать абстрактные прелести абстрактных незнакомок — одуряюще-ярко, перекрывая типично мужскую привычку, оживал в памяти вышибающий из равновесия образ — настолько абсолютно-полный, цельный, необходимый, что останавливалось дыхание. В ней все было как-то правильно-гармонично, естественно-сексуально-дико и мягко-чувственно — без этой нарочитой эффектности, выпячивания своей привлекательности, открытого самолюбования: будь она в наглухо застегнутой форме или в свободном домашнем халате, женская — женственная — суть оставалась при ней. И от этого не могло не срывать крышу.

— Как ребенок, который смотрит на разлетевшуюся вдребезги любимую игрушку и не знает, то ли разреветься, то ли попытаться собрать, не понимая, что бесполезно, — все с той же усмешкой ответила Зимина.

— Ну вы скажете тоже, — хмыкнул Ткачев. Стянув, расстелил на лавочке свою куртку и сам уселся рядом с начальницей.

— Не понимаю я тебя, Ткачев. — Со вздохом прислонилась к спинке скамейки, совсем по-кошачьи щурясь от бьющих в глаза золотисто-багровых лучей.

— Да я вроде не книжка философская, чтоб меня понимать, — попытался неуклюже отшутиться Паша.

— Я серьезно. Зачем ты мне помогаешь? Это из-за того что мы… — и неожиданно замешкалась, выпав из роли непробиваемо-железной полковницы.

— Ирина Сергеевна, — Ткачев бережно перехватил ее пальцы, неосознанно-нервно теребившие край форменной юбки. — Послушайте, что я вам сейчас скажу. Все, что я для вас делаю… и все, что было… Это только потому, что я этого действительно хочу. Не из-за благодарности или какой-то там лабуды… Потому что тогда я бы ни за что… не смог, не решился… — Замолчал, так и не договорив, точно зная, что она и так поняла все неловкие попытки объяснений.

Его глаза слишком близко — опять. Такие внимательные, будто-бы-все-понимающие. Горячее Черное море — жаркое, ласково-плавящее, утягивающее. Не выплыть. Только вниз, не по течению, — на самое дно.

Тянет к себе, осторожно, будто боится. Смешной… Чего им теперь бояться? Кого? Самих себя разве что…

Целует. Пальцы, запястья, косточки, точки сердечно-пульсирующие. Смешной… Хороший. Родной. Вслух? Шепотом? Мысленно? Да какая разница… Лишь бы касаться, лишь бы гладить это лицо, подбородок, щетину, на щеках проступившую, губы застывше-твердые. Лишь бы чувствовать. Улыбается. Мальчишка… Родной. Мой. Сейчас — безраздельно.

Главное — сейчас.

Главное — чувствовать.

========== Часть 29 ==========