Листая Свет и Тени

Он открыл веки. Тело разрывалось от боли. Он больше не мог терпеть и разбудил жену, чтобы она принесла ему что-нибудь обезболивающее. Пока жена возилась на кухне, он слез с дивана, подошел к балкону и начал наблюдать за проползающим мимо Гадом, тело которого, как прозрачный чулок, натягивалось на светящийся серпантин проспекта, поглощая в себя все, что на нем находилось. На короткий миг ему показалось, что и сам он вместе с домом и семьей тоже оказался внутри тела гигантского Змея. Он вздрогнул от того, что жена прикоснулась к его плечу, протягивая ему стакан с водой и таблетками. Он ткнул пальцем в окно и спросил, что она там видит. Женщина ответила, что видит продолжение своего сна, который не успела досмотреть, потому что он ее разбудил. И что ей завтра рано вставать, так как пока он тут болеет, ей одной приходится возиться с детьми, с хозяйством и ходить при этом на работу. Она еще долго ворчала, закутываясь в одеяло, пока вновь не уснула.

Писатель проглотил таблетки и лег рядом. Но таблетки не помогали, и сон не приходил. Казалось, боль усиливается, словно каждый новый вздох нес с собой новую ее порцию, новую волну. Он вспомнил, что когда рассказывал, боль прекращалась. Автор поморщился, пытаясь сосредоточиться и выбрать какую-нибудь историю, из тех, что были воскрешены в его памяти. Он собрался с силами, подошел к окну. Он увидел, как по телу огромной Рептилии пробежала нервная дрожь, кожа слегка сморщилась. Змей замедлил свое движение, а потом и вовсе остановился, словно ожидая удара. Где-то там впереди, его голова начала поворачиваться.

Писатель торопился. Сосредоточив свой взгляд на стеклянных пыльных банках, стоящих на подоконнике, и стараясь не видеть того, что происходит на улице, он начал быстро шептать продолжение своего следующего рассказа. Тело Стального Змея вновь вздыбилось, поднимая с собой ввысь металлоленту из автомашин. Казалось, что его голова вот-вот появится прямо над ним или напротив. Но Автор успел закончить историю до того, как это произошло. Ему удалось сочинить финал истории быстрее, чем в прошлый раз, потому что, как он сам предположил, он подбирал очень точные образы и выражения. У Писателя вновь начался сильный жар, изможденный он рухнул на кровать рядом с женой и уснул.

Проснулся он днем, когда все ушли. Возле кровати на столике стоял остывший завтрак из гречневой каши, чай с лимоном, а в ногах, свернувшись калачиком, спал котенок. Писатель хлебнул чай. В нем проснулся жуткий аппетит, и он все съел. До него донесся шум и грохот, сопровождаемый гудением и рычанием двигателей. Когда он выглянул наружу, то увидел, что строители начали расширять проспект за счет расположенных вдоль его линии домов. Почти все дома уже были снесены, остался только его дом и еще пара. Он видел, как соседи спешно покидали свои квартиры, вынося коробки и тюки. Ему ничего не оставалось, как сложить все необходимое и выйти на улицу.

Как только Писатель вытащил свой последний баул, тут же подъехал экскаватор и приготовился сгребать пятый этаж кирпичных стен, тот самый, где он жил со своей семьей. Он вдруг вспомнил, что в одной из коробок он оставил этого заморыша – котенка. Писатель хотел вынести его последним, но забыл про него. Он отчаянно замахал руками, умоляя, чтобы машину остановили, но его никто не слышал и не слушал. Кран экскаватора с ревом неумолимо приближался к стенам дома, а параллельно с ним извивался проспект.

И тут его осенило. Он подошел ближе и принялся рассказывать свою следующую историю. Тяжелый и тупой механизм с шар-бабой, казалось, вот-вот навалится на стены, но он сбавил скорость, а через несколько мгновений остановился, а вместе с ним замерли и затихли все автомобили вокруг. Автор хвалил себя за сообразительность и, не прерывая своего повествования, скорей побежал на пятый этаж, за котенком. Он не замолкал до тех пор, пока не достал его и не вынес, крепко прижимая к груди. Он чувствовал себя хорошо и легко, боль исчезла.

Когда Писатель оказался на улице, то увидел, что дома, которые только что стояли в руинах, – целы как ни в чем ни бывало, все – как обычно, а строительство дороги свернуто, словно и не начиналось. Он вернулся домой. Он понял: что причина невыносимой боли – рвущиеся наружу все его недописанные рассказы. Именно поэтому она исчезала, когда он принимался за воскрешение одного из них. Он также понял, что в это время замирал на месте поток машин, замирал и Змей. Аспид искал Автора. Но молчать – означало призвать боль обратно, сходить от нее с ума, захлебываться во сне кровавыми водами, упиравшимися в Вулкан из его неоконченных рукописей.

– Я назову тебя Васькой, – сказал он котенку, наливая ему в блюдце молока и поглаживая за ухом. Васька не торопился к блюдцу, он терся о тапок, прижимаясь к ноге всем своим крошечным телом. Вытягивая вверх свой маленький хвостик, словно игрушечную шпагу, он будто говорил:

– Подожди чуток, когда я вырасту, мы с тобой покажем этому червяку, где раки зимуют!