Листая Свет и Тени

Зато за недолгую мою жизнь я сумел найти лучшее место на всей планете, вы знаете, где это место? А я вам скажу, просто так скажу, – это продуктовый магазин номер десять, и хоть находится он на улице Доктора Гумилевской, на отшибе, я привык называть ее просто докторской улицей, так, знаете ли, слаще звучит и даже утоляет голод. Когда произносишь это медленно, с нужными паузами и правильной интонацией, тогда тебе на язык нежно-нежно ложатся толстые кусочки докторской кремлевской, любительской, черкизовской, стародворской и дымовской, вы только представьте – стародворской и кремлевской. Поистине – лучшее место.

Но даже здесь, в этом благословенном богом месте, бывает, сидишь, задумаешься о чем-то своем, родном, о колбасе опять же, а к тебе подойдет какой-нибудь несчастный мужик, да и пнет для облегчения души. А ты так громко-громко, так жалобно-жалобно заскулишь, что самому себя жалко становится за один только этот стон, даже если и не больно было. А ведь все равно обидно, что ни говори, ни за что, просто так, подошел и пнул, слезы наворачиваются, и сделать-то ничего не можешь. Вот и приходится всю жизнь бегать от этих дураков. Убежишь вроде, скроешься за поворотом, а ему и хорошо, сильным себя чувствует, удовлетворенным, и настроение налаживается, и жизнь его гнилая будто бы розами запахла. Да ну их, что о них говорить, с ними все ясно! Чему-чему, а человеческой глупости, кажется, конца нет, ну, по крайней мере, я его еще не видел, конца-то этого, и даже представить не могу, как он выглядит, то ли страшный, то ли не очень. Вот, казалось бы, если родился ты человеком, тут уж грех не быть Человеком, так ведь нет, на десять человек только два Человека приходится.

Задумался весь.

А на следующий день сижу со своими друзьями молчаливыми, они молчат, ну и я тоже не решаюсь заговорить, а все вроде как и дружим мы. Настроение с утра паршивое было, на улице снова дождь, ветер, да с такой силой дует, будто чихает кто. Я еще вчера неладное почуял, вчера хороший день был, солнечный, меня никто не пнул, и я ни про кого плохо не подумал. Так вот сидим мы с друзьями, молчим, холодно, греемся, жизнь такая паршивая-паршивая кажется, такая гадкая-гадкая, думаешь, ну зачем? Ну почему? Ну за что? И ищешь, выискиваешь, за что бы взглядом зацепиться, чтоб теплей на душе стало, чтоб этот кто-то чихать на меня перестал. И одни только рожи унылые ходят, один злей другого. Ну, понял я тогда, что нечего на них пялиться, и ушел весь в мысли, – страдаю. И думаю все, – один бок у меня подбит, его лучше бы первым греть, но пока его грею, второй очень замерзает и греть его приходится в два раза дольше, а подбитый бок морозить нельзя, вот и закрутился я на люке, то так, то сяк лягу, то на животе распластаюсь солнышком так, знаете да, то хвост подожму, в клубочек завяжусь, но так и не смог, в общем, себе места найти, измучился, истосковался и даже дремать начал.

Только глаза прикрыл, вижу, как проплывают передо мной курочка копченая, скумбрия соленая, килька в томате, утка, фартированная гусем, гусь, фаршированный свининой, свинина, фаршированная кроликами, кролик фаршированный говядиной, говядина, фаршированная рыбой… Я уже поднимался по последним ступеням рая и уже приступал к оленине, фаршированной кониной, как почувствовал острую, резкую боль в своем теплом боку, я ничего не мог понять, а только видел, как льется кровь из оленины в конину, а из конины в меня. А потом уже не видел ни конины, ни оленины, а только кровь, а потом и крови не видел, а только боль, она была грязная, тошнотворная, холодная и почему-то боялась меня, а я ее. Я приоткрыл глаза и увидел перед собой мужика, только красный он какой-то был, с палкой…и палка красная, – странный мужик, подумал я. Потому что глаза у него были черные-черные, но с примесью, как помойное ведро. И тут снова показалась его палка, он поднял ее вверх, как будто указывая мне путь в небо, я жалобно скулил, пытаясь сказать, что я туда не хочу, что мне рано, попытался встать и сразу понял, что мои лапы сломаны и я не могу подняться. В безысходности я прижался всей своей жизнью к люку, и когда тень от палки плотно закрыла мне глаза, испытав секундную невыносимую острую боль, моя душа, моя собачья измученная душа провалилась сквозь люк, и ей стало там впервые тепло и комфортно, а мое уставшее, голодное, никому не нужное тело осталось лежать на теплом люке, под жгучими холодом и каплями дождя.

Так я и не подготовился к своей пощечине.

Круговорот

Теплый летний день. Она в легком платье гуляет под лучами солнца. В ветхом маленьком доме ее ждет старая мать, на стене покачиваются календарные листы, мухи бьются в окно. Мать в протертом свитере сидит у окна, на столе – остывший чай, на щеках – не высыхающие слезы. За окном цветет яблоня, жизнь бушует своими красками, дети смеются, молодые влюбляются, но это все там – за пределами ее жизни. Все напоминает ей о молодости, детстве и былом счастье. Так сменяются тысячи жизней, и на земле не остается следа от них. Лишь воспоминания, слезы и снова воспоминания.