Листая Свет и Тени

Вот, в общем-то, и вся «гостиница» – слово «с душком», нейтрализовать который я, видимо, пытаюсь воспоминаниями о моей прабабушке, абсолютно чуждой миру «гостиницы».

Самоуважение

С этой историей я бы не познакомилась никогда, если бы судьба не была ко мне неблагосклонна и не заставила выживать. В «лихие девяностые» мы с подругой пришли работать на частное предприятие, под которое было арендовано помещение бывшего советского пищекомбината, где все основательно и добротно, но до отвращения уныло и примитивно. А мы уже были опалены духом нового времени и свободы и прежде всего попытались это помещение сделать для себя максимально комфортным и элементарно чистым. Промыли все, вплоть до мест общего пользования. От приятной усталости поламывало суставы, слегка поднывали намученные мышцы, хотелось немного отдохнуть с немногочисленным, но быстро сдружившимся коллективом. Но непонятно где запропастилась моя подруга. Я стала ее искать и обнаружила в туалетной комнате сидящей подле унитаза и старательно его выскабливающей обычным столовским ножом с гравировкой и клеймом «нерж.». Сама туалетная комната была очень похожа на операционную: высокие белые потолки, белые кафельные стены, большие окна на уровне потолка, на полу желто-коричневые квадратики «метлахской» плитки, вмазанные в пол белые эмалированные «вокзальные» унитазы, изъеденные ржавчиной. И вот эту ржавчину старательно ножом соскабливала моя подруга. Я возмутилась этой, на мой взгляд, бесполезной работой, пыталась оторвать ее от неприятно-неблагодарного занятия, но она методично продолжала скоблить унитаз и одновременно начала рассказывать мне эту самую историю.

Однажды, будучи еще студенткой, она со своей подругой приехала в Ленинград и на Невском у Казанского собора поджидала свою третью подругу. Было солнечное летнее утро, каникулы, юность и полная свобода в придачу. В этот час парковые лавочки были пусты, и девчонки, устроившись с комфортом, беспрерывно болтали, снисходительно поглядывая по сторонам. Вдруг взгляд моей подруги «споткнулся» о фигуру маленькой сухонькой старушки, одетой чрезвычайно опрятно, если не сказать изысканно-старомодно, с прямой, горделиво-печальной осанкой и уверенной поступью гимназистки-отличницы. На руке у старушки висел огромный ридикюль, отдаленно напоминающий саквояж земского доктора, но гораздо изящнее. Удивительным оказалось то, что среди множества свободных скамеек она выбрала именно ту, где сидели подружки. Она подошла, кинула оценивающе-цепкий взгляд и грубо, но не зло сказала: «Девки, подвиньтесь». Села, молча закурила. Мою подругу поразило изящество ее уже древних рук, плавная резкость сухих пальцев, горделивая до брезгливости посадка головы, седые, благородно уложенные пряди волос, никогда не видевшие краски, но завораживающие естественным блеском и послушанием своей хозяйке. В ней чувствовалась воля и несокрушимость. Девичья трескотня внезапно прекратилась. Они с любопытством и бесстыдством юности осматривали старуху, и их лица выражали нескрываемый восторг, смешанный с удивлением. Мимо проходили группы туристов, одинокие зеваки-прохожие, иностранцы с висящими на груди сверкающими дорогущей оптикой фотоаппаратами. Издалека послышалась барабанная дробь, а через некоторое время перед ними промаршировал отряд бойких пионеров с развевающимися красными галстуками и неизменными красными пилотками. И тут девчонки услышали межзубное злобное шипение: «Ненавижу коммунистов!» «Что так?» – беспечно справилась моя подруга, а старуха, немного помолчав, стала рассказывать о том, как в семнадцатом ее жизнь раскололась на до и после.

Девушкой она была из «благородных», огромное «родовое гнездо» окружало ее заботой и вниманием, она училась, у нее был жених, планы, мечты. Но однажды она вернулась в свой дом, где никого кроме своей служанки не застала. Все, не дождавшись ее, поспешили на пароход. За ней должен был вернуться жених и отправить ее за границу на следующем пароходе, но следующего не было, и тот, кто должен был прийти, видимо, не дошел, – времена были смутные… Пока в доме были запасы и можно было что-то продавать, девушки жили вместе. Но потом ей пришлось сказать своей служанке, что она больше не может ее содержать, а сама пошла искать работу. Когда же она вернулась домой, нашла записку от своей деревенской помощницы. Та писала, что ничего не может делать, кроме как служить своей хозяйке, просит ее простить, не поминать лихим словом. Девушку нашли в реке, недалеко от их дома. Старуха прервала свой рассказ, долго молчала.