Литания Демона

Льющийся из будуара, – распускаясь внутри утробы ядовитого бутона, огромные розовые языки,

Изнемогая от мучительных вожделений, сочили нектары,

И клубились над ними воронки из сладких верениц, взлелеянных ласками,

Что проникали вглубь лепестков: они сжимались и разжимались, пульсируя абрисами,

Как черный идол змея, распустившего пасти угрожающий цветок,

Чьи окаянные проклятия искусом кладбищ обволакивали нежность обсидиановых гроздьев.

* * *

Окружая себя агониями кроваво-красных извращений,

Будуары возбуждали агрессии и потенции, и их залитые алым светом диваны

Покорялись грубым приказам, врывающимся в агоническую содомию любви

Как триумф узурпации, жадной до доминирования и власти.

Они лоснились черной червоточиной латекса, когда вакханалия блудных шабашей

Наливалась плодородными и сочными бутонами,

Взвившимися к роковой блаженности ненасытных поцелуев.

* * *

Аттракция, воспаленная красными туманами комнат, вращалась в нечестивой красоте —

Она, благочестивая, переливалась роковой надменностью, развращая кущи роз,

Что тянулись острыми шипами и демоническими бутонами к темницам бархатных лож:

Извиваясь в тисках кожаных кандалов, изящные и грациозные талии очаровывали кнуты,

Когда госпожа приливов и отливов, властвующая скользким хлыстом над кровавой луной,

Рассекала дьявольским шипением скользящий к мессе алых альковов фатум.

* * *

В возвышенно-инфернальных садах распускались сонмы жестокостей, когда красные комнаты

Цвели среди элизия еретических блаженств, увлекая безнравственными удовольствиями

Черноту распутных келий, обращенных к алым стрельчатым окнам, что устремлялись к алтарям,

Чьи гнусные молитвы прорезали эфир хлестаньем доминирующих кнутов: их блудная красота

Путалась в мехах, как чертоги из колючих роз, которые украшали содомию черных комнат

Латексом и кожей, обтянувшей жала, хвосты и крылья, вздымающиеся на пурпурных диванах.

* * *

Ядовито-кровавые гобелены поднимались багровым облаком над ночным колдовством,

Когда демоническая параферналия альковов расцветала во тьме черной бахромой плетей,

И ярко-алые светильники отбрасывали кроваво-красные тени на саркофаг дивана,

Который, вульгарным сексом напитавшись, лоснился, точно аллеи безумия,

Крещенные в психоделической полутьме балдахинов, —

Луна, управляя эротическими приливами, внимала потустороннему зову,

Словно тонущая в красоте ночи Геката, вращаемая среди видений и змей.

* * *

Жестокость порочного сердца, смягченная шипами удовольствий,

Обнажалась в ядовитых цветениях зла, возникнувших из кровавых бутонов губ,

Плотские возбуждения соча, которые плескались внутри ритуальных кубков.

Они алые капли окутывали в шлейфы рубиновых венцов, ублажая дьявольские оплоты,

И черные комнаты, залитые алым светом, становились одержимы смертью,

Той, что, захватывая в силки запретные наслаждения, влекла их к увитым змеями садам:

Обволакивая голодной пастью их пестрые и чудовищные метаморфозы и овладевая экзекуциями,

Разрастались порочные кустарники, воздевая свои розовые, как клешни, ветви к Эдему.

* * *

Змеи вились меж угольно-черных вуалей и плетей, кутаясь в благоговейное изящество проклятий,

И на их тонких шеях ошейники из шипов расцветали: окольцованные их железной волей, цветы

Наслаждались сакральным видом насилий, и радостная экзекуция сковывала дрожью лепестки,

Вознесенные к сонмам экзотических и спелых заблуждений, пронизывающих алые комнаты

Психоделически черными терниями, что устилали бархатные альковы, купаясь в их наготе.

* * *

Закованный в цепи бутон застыл, прельщенный дрожью черных клубов,

Нося дымчатый нектар в вуалях, обволакивающих заповедный рай кожи:

Черная орхидея струила божественный искус, благоухая на обсидиановой глади диванов,

Что, плененные нектарами чувственности, переливались в свете алых ламп, —

Их гладь, как змеиная кожа, блестела искусом запретных удовольствий,

И они приглашали наслаждения на ложе свое, связывая черными узлами веревок торшеры,

Когда те, дразня аппетиты, бросали на стены красные отблески из-под багровой бахромы,

Которая заставляла арабески рогатых теней изгибаться в развратных позах.

* * *

Мания в агонических посягательствах похоти гранатово-красное ложе расправила,

Хлеща кожаными кнутами и вздымая шелк покрывал алых: ее фантомный силуэт

Оплетал глубокие вздохи веревками, вползая в кожуру, как червь, проникший в цветок.

Пылкой мякотью растекался плод, услажденный избытками насилий,

Истекая кровавыми сгустками среди дьявольских кущей, что тянулись к жертве

И с яростью выпивали пряную сукровицу, причмокивая черными корнями.

Они, искушаемые сладостными восторгами мучений, пленяли обманы

Еретиков и любовников, одержимых обсидиановым ужасом фетиша:

Не теперь им ласково гроздья вкушать, когда они, отдавшись идолу,

Приникали к хлыстам и бондажам с мрачным непотребством дьявольских желаний.

* * *

Когда черный смерч, пронесшись над бутонами, завораживал их флагелляциями,

Стегая плеткой лепестки, ворвавшиеся в вакханалии обсидиановых, как могилы, будуаров,

Чванный и жестокий садизм, укрытый черными мехами, расцветал извращенной эйфорией,