Литература для нервных

Для обернутов искусство обладает своей логикой, помогающей узнать жизнь, а новый поэтический язык способен создать новое ощущение жизни и даже новые предметы. Мир устроен не как двоичная структура (романтическое и символистское двоемирие), полюсов в нем значительно больше, он хаотичен и абсурден, происходить может что угодно, а художник свободен в обращении с любым жизненным материалом, главное – играть со всеми составляющими (видно, что ОБЭРИУ во многом предвосхищает постмодернизм). Неслучайно обэриуты стали прекрасными детскими писателями – игру они понимали как никто, и детские журналы «Чиж» и «Ёж» пользовались огромной популярностью.

Свое искусство они называли «реальным», потому что любое явление «разбирали на части», очищали от традиций и обычаев или контекстов, рассматривали изолированно и без оценок – вот оно и получалось реальным, т. е. существовавшим самим по себе. Нелепости в мире, считали обэриуты, обнаруживаются после «внутреннего взрыва», когда явление переходит в сферу искусства. В этот момент звучит смех, но это не насмешка, а радость обновления.

Мир, понятый как абсурдный, описывался с помощью языка, близкого к зауми, и вдобавок границы лексики и грамматики преодолевались, как происходит у детей. Но сам по себе абсурд не добр и чужд морали, не говоря уже о нравственности, что проявлялось в творчестве каждого из обэриутов: мир не хорош и не плох, он неожидан и удивителен.

Постмодернизм

– как следует из названия, постмодернизмом должно называться то, что следует после модернизма, т. е. после обновления.

Что это может быть? Старое? Более новое и современное?..

Именно поэтому термин, который стал появляться в 1960–1970‐х гг. для обозначения новых (все-таки «новых») явлений в искусстве, вызвал поначалу оторопь в среде теоретиков и критиков. Впервые, однако, слово было употреблено еще в 1917 г. и периодически мелькало в разнообразных филологических и философских работах, в которых ставилась цель показать отличие поэзии и поэтики авангарда от «классических» форм и норм. При этом «модернизм» воспринимался как часть классической культуры.

С течением лет сформировалась традиция называть постмодернизмом особый тип философствования, отличающийся от классической культурной традиции. Сомнению подвергались все классические ценности, о каждой из которых как бы говорилось что-то вроде «А король-то гол!»; иронически воспринималось традиционное соотношение «разума» и «чувства», отрицалась возможность непосредственного восприятия того или иного объекта, особенно эстетического. После всего, что породила мировая культура, невозможно, как утверждали постмодернисты, создать ничего «нового», «небывалого», а воспринять то, что делается, можно лишь через призму своего и общего восприятия всех состоявшихся культурных достижений и событий. Мы «слушаем» не «органами слуха», а «привычкой» к «слушанию»; мы «видим» не глазами, а «обычаем» и «навыком» видения, и т. д. Христианская модель мира не имела для представителей этого направления никакого смысла, а значит, и христианское понимание времени, а также истории, равно как и метафизики, автоматически отменялось. Ирония, обязательная спутница этого способа мышления, возникала благодаря ощущению «конца истории». Все главные события уже совершились; все завоевания в различных областях духа, сознания и др., которые могло совершить человечество, уже сделаны. Остается лишь экстенсивное развитие, производство и воспроизводство материальных и прочих благ. Все, что будет возникать и происходить далее, обречено на комбинирование элементов различных знаковых, ценностных и др. систем. Интересно, что об этом символически свидетельствует название одной из постмодернистских дисциплин – «кентавристика».

Постмодернизм отрицает не только «конечную истину» о мире, но и правомерность самого разговора о ней. Поэтому снимается вопрос о «вторичности» ряда произведений, основанных на прямом заимствовании темы, приема, системы образов и др.: отсутствует то, что «первично». Нет также и положительных или отрицательных героев, поскольку отсутствует сколь-нибудь устойчивое представление о стабильных добре и зле: эти представления, по мнению постмодернистов, порождаются не экзистенциальным ощущением человека, а его социализацией и идеологизацией его отношений с миром.