Литература эпохи Возрождения

Бергансу удручает лицемерие, царящее в стране. Будучи существом «естественным», он отвергает всяческую фальшь. В связи с этим собака неодобрительно отзывается и о пасторальных романах. По словам Бергансы, «все эти книги толковали о пастухах и рассказывали, что жизнь их проходит в пении и игре... В них высокопарно повествовалось о том, как чудесно и божественно пел пастух Анфрисо, восхваляя несравненную Белисарду, и во всех горах Аркадских не было дерева, у ствола которого он не располагался бы петь с той самой минуты, когда солнце пробуждается в объятиях Авроры, и до той поры, когда оно отходит в объятия Фетиды...». Между тем Берганса жил одно время среди пастухов и отлично знал, насколько их нравы и обычаи отличались от того, что можно было прочесть в пасторальных романах. «Хотя пастухи мои и пели, — продолжает Берганса свой рассказ, — но это были совсем не сладкогласные и стройные песни, а какая-нибудь: Эй, куда волк пошел, эй, Хуаника!»... Большую часть дня они проводили в искании на себе блох и починке сандалий, называя при этом друг друга не Амариллис, Филида, Галатея или Диана... а все больше Антон, Доминго, Пабло, Льоренте, почему я и пришел к выводу, с которым, наверное, многие согласятся: что пастушеские романы — вымышленные и красиво написанные сочинения, предназначенные для услаждения праздных людей, но только правды в них нет никакой».

Интересно отметить, что среди героев пасторальных романов — упоминаемые Анфрисо и Белисарда, персонажи пасторального романа Лопе де Веги «Аркадия» (1598), Берганса называет и Элисио — героя пасторального романа «Галатея», написанного самим Сервантесом. Так в пору своей творческой зрелости Сервантес посмеивается над пасторальным жанром, столь его некогда прельщавшим.

Заканчивается новелла в госпитале Воскресения Христова. Четверо больных, которых загнали сюда «нужда и случай» ведут между собой грустный разговор. Поэт жалуется на то, что никак не может найти щедрого и просвещенного покровителя. Алхимик уверен, что только отсутствие средств не позволяет ему отыскать философский камень. Математик одержим квадратурой круга. А прожектор размышляет над тем, как бы одним махом уничтожить всю королевскую задолженность. Конечно, все эти люди не то чудаки, не то безумцы, но самые чудачества их знаменательны. За исключением, пожалуй, одного только математика, они жертвы великой нищеты, захлестнувшей Испанию. А если принять во внимание, что «Беседа собак» помещена Сервантесом в самом конце сборника (первой новеллой является лучезарная «Цыганочка»), то сцена в госпитале оказывается концовкой всей книги и приобретает от этого особый психологический и идейный вес.

С названным эпизодом в какой-то мере перекликается новелла «Лиценциат Видриера», которую нельзя отнести ни к плутовским, ни к любовно-героическим новеллам. Она посвящена горестной судьбе молодого ученого, который на время стал жертвой безумия. Ему все чудилось, что — он из стекла и его могут разбить. Но и в таком состоянии он не утратил способности здраво рассуждать на разные темы и нередко поражал слушателей остроумием и проницательностью, так что слух о его «безумии, ответах и остроумных словцах разнесся по всей Кастилии». «Простите меня, ваша честь, — сказал однажды лиценциат Видриера приглашавшему его во дворец вельможе, — но для дворца я не гожусь: я человек робкий и льстить никому не умею». О врачах он заметил: «...никто не имеет права безнаказанно и со спокойным сердцем лишать нас жизни. Одни только врачи могут убивать, и убивают нас, не испытывая ни страха, ни сокрушения, не обнажая при этом никакого меча, кроме меча рецепта...» Зато об актерах отзывался Видриера весьма дружелюбно, утверждая, что они «так же необходимы в государстве как леса, рощи, приятные глазу виды и вообще все предметы, доставляющие нам благородные развлечения». А когда его больно ужалила оса, и кто-то заметил, что стеклянное тело не может пострадать от укуса, Видриера сказал: «Эта оса, наверное, сплетница, а язык и жало сплетника поражают не только стеклянные, но и бронзовые тела!» И если бы не странная мания, овладевшая молодым ученым, «никто бы ни на минуту не усомнился в том, что лиценциат — один из самых умных людей на свете». Но самое печальное стряслось с лиценциатом тогда, когда он перестал воображать себя стеклянным. Он был умен, образован, полон сил. Выдающиеся способности, а не высокая поддержка вывели в ученые люди этого крестьянского сына. Он мечтал о плодотворной работе, но столичная толпа сразу же потеряла к нему всякий интерес, как только он перестал быть шутом. И Видриера вскоре понял, что таланты его никому в Испании не нужны. С болью в сердце вынужден он был отказаться от научных занятий и пополнить собой ряды солдат, сражавшихся во Фландрии.