Литература эпохи Возрождения

Сердобольное замечание Санчо, продиктованное здравым смыслом, сразу же выявляет всю крайнюю надуманность книжной романтики. Опущенные на обыденную землю традиционные ситуации рыцарского романа перестают казаться возвышенными и становятся просто смешными. К этому приему «приземления» книжной рыцарской романтики Сервантес неоднократно прибегает в этом романе. Условные, подчас совершенно неправдоподобные образы и похождения как бы «переводятся» на язык житейской прозы, и тогда сказочные великаны оказываются ветряными мельницами, войско могущественного волшебника — стадом баранов и т.п. Только в расстроенном воображении Дон Кихота выдуманный мир рыцарского романа сохраняет свою «реальность». Сам же Сервантес делает все, чтобы дискредитировать его в глазах читателей.

Несколько по-иному прием «приземления» применяется во второй части «Дон Кихота» в эпизоде с пещерой Монтесиноса. Дон Кихот решает проникнуть в эту пещеру, слывущую волшебной. При спуске он засыпает, а потом рассказывает, что видел там хрустальный замок, из которого к нему навстречу вышел длиннобородый старец Монтесинос. Во времена Карла Великого вместе со своим другом Дурандартом он участвовал в Ронсевальском сражении. Умирая, Дурандарт, «цвет и зеркало всех влюбленных и отважных рыцарей», попросил Монтесиноса вырезать из его груди сердце и вручить его прекрасной Белерме, что Монтесинос и не преминул исполнить. Ныне все они пребывают в волшебной пещере, околдованные чародеем Мерлином, а среди них — и Дульсинея Тобосская, и другие знатные сеньоры. Обо всем этом Дон Кихот повествует с подобающей серьезностью. Однако в высокопарную рыцарскую легенду по воле автора как-то исподволь проникают прозаические детали, придающие ей комический оттенок. Так, читатель узнает, что сердце достойного рыцаря, вырезанное Монтесиносом, весило не меньше двух фунтов и что Монтесиносу, ввиду дальнего пути, пришлось посыпать сердце солью, чтобы он мог «поднести его сеньоре Белерме, если не в свежем, то по крайности в засоленном виде». У сеньоры Белермы синяки под глазами от пребывания в пещере, а Дульсинея Тобосская просит Дон Кихота ссудить ей шесть реалов под залог «еще совсем новенькой юбки» (II, 23).

Подсмеивается Сервантес также над претенциозным стилем рыцарских романов. Иногда он просто выписывает отдельные наиболее курьезные места. Иногда имитирует цветистый слог, свойственный многим произведениям этого рода. Например, отправляющийся на поиски приключений Дон Кихот так представляет начало будущей повести о его славных деяниях: «Златокудрый Феб только еще распускал по лицу широкой и просторной земли светлые нити своих роскошных волос, а пестрые птички нежной и сладкой гармонией арфоподобных своих голосов только еще встречали румяную Аврору, покинувшую мягкое ложе ревнивого супруга, распахнувшую врата и окна ламанчского горизонта и обратившую взор на смертных, когда славный рыцарь Дон Кихот Ламанчский презрел негу пуховиков и, вскочив на славного своего коня Росинанта, пустился в путь по древней и знаменитой Монтьельской равнине» (I, 2).

Характерна и «великолепная» тирада, которую громким голосом произносит Дон Кихот, принявший решение по примеру Амадиса наложить на себя покаяние (I, 25-26). Не менее характерно и прециозное описание красоты Дульсинеи Тобосской, которое Дон Кихот предлагает вниманию случайных путников: «Обаяние ее сверхъестественно, — говорит он, — ибо в ней воплощены все невероятные знаки красоты, коими наделяют поэты своих возлюбленных: ее волосы — золото, чело — Елисейские поля, брови — радуги небесные, очи ее — два солнца, ланиты — розы, уста — кораллы, жемчуг — зубы ее, алебастр — ее шея, мрамор — перси, слоновая кость — ее руки, белизна ее кожи — снег...» (I, 13). Понятно, что это нагромождение драгоценностей не составляло никакого реального портрета и меньше всего подходило рослой крестьянке из Тобосо, умело просеивавшей зерно и пахнувшей трудовым потом (I, 31).