Литература факта и проект литературного позитивизма в Советском Союзе 1920-х годов

Можно быть очеркистом-номадом. Этот литературный кочевник движется с места на место, собирая урожай фактов и затем бросая свое пастбище, дабы больше на него никогда не вернуться. В его писаниях есть дефект. Они плоски и статичны. В них на первый план выпирают вещи, но не прощупываются процессы и тенденции[662].

В этом отрывке снова можно распознать имплицитное противопоставление раннему формализму – на место «выпирающим вещам» прочатся «процессы и тенденции», требующие, как и ранее факты, более нежно-эмпирического прощупывания. Кроме того, сама метафора «литературного многополия» не может не напомнить о формуле Шкловского, согласно которой «заниматься только одной литературой это даже не трехполье, а просто изнурение земли»[663]. Умножая число своих «вторых профессий» и расширяя географию своего письма, Третьяков ограничивает, однако, число объектов или «поле наблюдения» (как того фразеологически требуют правила этнографического метода), чтобы «улавливать подлинный рост и снимать социальные процессы»[664].

<…> нужно фактовику-кочевнику осесть и перейти на многополье. Это значит – не надо увеличивать до бесконечности объектов самого наблюдения. Поле наблюдения надо ограничить. Построенное на нем описание углубить, а затем организовать «правильный севооборот», возвращаясь на прежние места.

Предположим, я, очеркист, фиксировал Пекин, за ним Сванетию, потом подмосковную деревню, затем северо-кавказский колхоз, туберкулезный санаторий, волжскую пристань, ботаническую работу в Сухуме, Сокольничье бюро юных натуралистов и быт баптистов.

При правильном подходе к материалу я должен постоянно держать все эти пункты под своим контролем и через относительно крупные промежутки времени снова возвращаться к их описанию. Тогда на основном фонде наблюдения, сделанном в первый раз, будут отчетливо откладываться те изменения, которые наросли за это время, и ход конструктивных и разлагающих процессов станет ясным.

Поздний Третьяков может показаться «осевшим номадом», но все его «длительное наблюдение» очень часто организовано хронотопом прибытия и следующим из него сдвигом восприятия[665]. В заключительной главе мы вернемся к некоторым «прежним местам» Третьякова, чтобы показать, какие вариации и изменения наросли в ближайших и генетически связанных с его собственной теоретических программах – связанных как с перемещением в европейской географии и культурными трансферами, так и с некоторыми «перемещенными лицами», остававшимися постоянно в Советском Союзе, но проделавшими одни из самых интересных маршрутов после и отчасти вследствие фактографии.

Глава 1 (продолжение следует). В Германии. Автор как производитель и учитель других авторов

В то время как с 1928 по 1932 год в Советском Союзе более половины крестьянских хозяйств переводятся в колхозы, в чем Третьяков активно участвует словом – в жанре оперативной фактографии – и делом в «Коммунистическом маяке» под Пятигорском, Германия постепенно поднимается после краха мировой экономики в октябре 1929 года. К 1932 году число безработных в этой стране достигает шести миллионов, а экономический и политический кризис способствует политизации искусства и литературы[666].

Лекция в Берлине, или Советский колхозник на рандеву