Литература как социальный институт: Сборник работ

Отсутствие теоретического языка описания и средств методической рефлексии вело к консервации групповой иерархии оценок и ценностей обыденного литературоведения, представляемых в виде последовательности символических фигур – литературных генералов на линейной оси бескачественного времени как предков и вместе с тем потомков: «Ломоносов роди Державина, Державин роди Жуковского, Жуковский роди Пушкина, Пушкин роди Лермонтова» (ПИЛК, с. 258).

Возможности нейтрализации подобных оценок были усмотрены Тыняновым и ОПОЯЗом в частичном использовании биологических аналогий (система, функция, эволюция, конвергенция и т. п.), позволявших, в случае развертывания теоретической работы, задать принципы генерализации явлений и их системный и структурный (многоуровневый) характер. Основной проблемой при этом становилась проблема единиц генерализации и выработка операциональных правил их выделения. Сами биологические аналогии еще не давали этих методических средств. Насколько остро это ощущалось членами группы, свидетельствует Р. О. Якобсон: «До сих пор историки литературы преимущественно уподоблялись полиции, которая, имея целью арестовать определенное лицо, захватила бы на всякий случай всех и все, что находилось в квартире, а также случайно проходивших мимо. Так, историкам литературы все шло на потребу – быт, психология, политика, философия. Вместо науки о литературе создавался конгломерат доморощенных дисциплин»[232].

Основным достижением Тынянова и группы близких ему исследователей (в рассматриваемом здесь аспекте) явилось усмотрение единицы генерализации эмпирического материала в «приеме». Подобная маркировка предполагала: 1) учет точки зрения современника, фиксировавшего через 2) указание на «новизну» какого-либо появившегося литературного текста, его элементов, позиции автора, имплицитной адресации текста и т. п. 3) литературную норму. Следствием принятия подобного методического хода был отказ от априорных (анонимных, как бы само собой разумеющихся, «естественных») представлений о «литературном» качестве как таковом и признание эмпирической значимости только за таким литературным значением, которое исследователю удается соотнести либо с носителями литературной нормы, либо с их референтной в каком-то отношении группой. Эмпиричность и содержательность подобных временных разметок изменения литературной ситуации (фиксируемой в языке современников) методически предопределяли исторический характер исследовательской работы.

Не случайно то, что интерес к пародии явился осевым для исследовательской работы Тынянова (с 1916 г. по начало 1930‐х, причем отчасти реализовался и в конструктивных особенностях его прозы). В методическом отношении пародия обнажала для исследователя конструктивные особенности пародируемого текста и их совокупности. Через разрушение нормативного единства тематизируемых значений пародия обнаруживала и демонстрировала конвенциональность сочленения значений с определенными лексическими, мелодическими и т. п. моментами как средствами экспрессивной техники. Наряду с этим возникала возможность интерпретировать это нарушение литературной нормы (или отклонение от нее) как динамический момент – шаг исторического развития, отмечаемый изменениями нормы репрезентации тематизируемых значений, т. е. сменой модальности оценки содержания, изменением точки зрения (что социолог обозначил бы как формирование новой группы с иной нормой действительности, иной системой идей и интересов). Тем самым остраняющий эффект пародии, нередко воспринимаемый как ее комичность, можно толковать как демонстрацию санкций за нарушение групповой нормы, т. е. акт проявления конфликтного социального литературного взаимодействия, которое Тынянов называл «литературной борьбой». Идеологический характер этой нормы, осознаваемый исследователем в ее претензиях на всеобщность и обязательность, обнаруживается в самом факте вменения ее тем, для кого она субъективно незначима. Другими словами, ее фиксация исследователем отмечает формирование либо новой группы, либо иной культурной позиции, иной точки зрения, в том числе и на самого себя – случай автопародии.