Литература как социальный институт: Сборник работ

Такое понимание науки, с одной стороны, и литературы, с другой, как специфических в своей автономности социальных институтов, основывающихся на собственных ценностях, могло бы при последовательном развитии и рецепции его другими служить, в свою очередь, свидетельством интенсивных процессов социальной дифференциации, роста многообразия культурных ценностей, а вместе с тем и формирования ядра идентичности исследователей, складывающегося из признания самодостаточности, автономности отдельных сфер, т. е. быть признаком конца модернизационной эпохи, или, пользуясь словами Ю. А. Левады, выхода культуры из «классов», окончания ею школы классиков. В социальном плане это выражается выходом на первый план неинструментальных действий, производящих и акцентирующих новые смыслы и механизмы смыслообразования, а значит, и исследователей, вводящих собственные масштабы происходящего, а не берущих те или иные нормы интерпретационной работы как «готовые» (т. е. не пользующихся просветительской схемой чужих, хотя и авторитетных глаз, их взглядом на прошлое и на самих себя). Иными словами, речь идет о возможностях институционализации науки о литературе как таковой.

Социальная история подобных групп – их возникновение и крах – в этом смысле есть драма возникновения и вытеснения, вплоть до полного разрушения, групп с автономными ценностями, лежащими в основе их институционализации, – академического познания и субъективного творческого акта, т. е. ценности инновационных культурогенных механизмов, – и поглощения их устойчивой модернизационной идеологией культуры. Речь идет о блокировке социального и культурного многообразия, процессе социокультурной гомогенизации, об ограничении действия инновационных механизмов, а значит, и самодостаточности ядерных структур идентичности в культуре. Не следует сказанное понимать как однократную историю отдельной группы – описываемый цикл представляет собой функционирование модернизационной культуры, предпосылку и форму ее стабильности или устойчивости, поскольку подобные группы маргиналов постоянно возникают и вытесняются на социальную периферию, где они распадаются, не получая признания.

Рассмотрим подробнее эти процессы на материале теоретического аппарата ОПОЯЗа.

Внутреннюю теоретическую историю его – мы фиксируем ее не хронологически, а типологически, где отдельные события интеллектуальной работы могут быть совмещены, – можно обозначить следующими узловыми моментами: идеями Шкловского «искусство как прием» и «остранение», тыняновскими работами о пародии (первая фаза), затем положениями «литературный факт» и «литературная эволюция» (вторая фаза) и, наконец, некоторыми едва намеченными возможностями выхода в более сложную и общую схему понимания литературной системы. Последняя предполагала включение в теоретическую программу типологически и функционально гетерогенных образований: понятие литературной группы со специфической, собственно литературной культурой, концепт литературной личности, описание механизмов передачи литературных образцов от группы к группе и др.

Но эти возможности, как уже сказано, были едва намечены. Дело, с точки зрения социологии, разумеется, не в нехватке интеллектуальных сил и возможностей, а в социальных обстоятельствах, определявших возможности обращения к тому или иному ресурсу объяснительных средств, многие из которых оказались закрытыми.

Движение проблематики ОПОЯЗа шло от задачи теории литературы к теории истории литературы и в конце концов вернулось к тому, против чего опоязовцы изначально выступали, – к неконцептуальной истории литературы. Отсюда вопрос: почему же фактически оказалась нереализуемой идея теории литературы?[274]