Литература как социальный институт: Сборник работ

Различны эти метафоры и по особенностям культурного ресурса: одни из них относятся к общекультурному фонду организации интеллектуального действия, другие носят групповой характер, будучи общими не только для опоязовцев, но и для близких к ним групп (например, схожие организмические метафоры времени можно найти у О. Мандельштама). Есть, наконец, метафоры, которые принадлежат только опоязовцам. Именно последние стали объектом терминологической проработки, употребления в аналитических и дескриптивных целях. Если принять их за один полюс шкалы, то другой полюс будет образован понятиями, в которых метафорическая семантика стерта, выражена натурализованными рутинно-конвенциональными значениями общекультурного фонда. Эти два типа значений различаются по своим экзистенциальным характеристикам (что означает «быть», «есть», т. е. «существование» того или иного условного предмета). В одном случае семантическая структура, включающая метафору, подчеркнуто фикциональна, условна, операциональна, невещественна, непредметна, так как в пределе выражена семантически тем или иным человеческим взаимодействием, в другом же – жестко определена, натуральна и предметна, в функциональном плане являясь моментом господствующей нормы определения реальности. Степень жесткости семантики экзистенциального зависит от символической величины группы, использующей это значение, – авторитетного носителя культуры, идеологии или влиятельности. Иными словами, в одном случае ясно просматривается субъект литературного действия или процесса – характерное для данной предметной области антропологическое представление или специфицированная теоретическая проекция, в другом оно (соответственно, он – субъект) спрятано за безличным описанием или предметным выражением, поскольку за ними стоит сам интерпретатор или исследователь, ничем себя не выделяющий в этом своем качестве из общепринятых натурализованных представлений о реальности.

Метафора, понимаемая как общая схема тропа, есть основной культурный механизм смыслопорождения, смыслообразования. Но использоваться она может двояким образом: если рутинная, стертая, «холодная» метафора обеспечивает трансляцию, семантическую консервацию и воспроизводство идентичных по функции смысловых значений, элементов общих конструкций реальности, то индивидуальная, «подписная» метафора задает и субъективное определение реальности, т. е. содержит индивидуальные или узкогрупповые способы ее производства.

Терминологизировать метафору удается только в том случае, если указана мотивация исследовательского оперирования с выделенным значением, т. е. фиксируется метод, концептуальный способ производства «предмета» – аналитической конструкции, четко задана та исследовательская перспектива, в которой используется метафорическое значение. Как правило, либо это осуществляется в процедурах тавтологического переопределения метода в категориях иной концептуальной схемы, либо оговариваются контексты использования семантики понятия. В этих случаях принятая культурная форма (метафорическое образование) лишается исходной экзистенциальной нормы: в процессе интерпретации меняется смысл предиката «быть» соответствующей семантической конструкции. Она становится условной, т. е. операциональной, а значит, и контролируемой в своем применении. Другими словами, превращение метафоры в термин означает, что семантика существования данного метафорического образования уже не определяет критерии «истинности» или «ложности» производимого посредством его объяснения, а воспроизводит формулу рациональности для принятых исследователем процедур объяснения, одновременно обеспечивая идентичность самого исследователя, указывая границы аналитической работы, критерии достоверности, а значит, и воспроизводимости, понимаемости другими предпринимаемых действий объяснения[271].