Литература как социальный институт: Сборник работ

Даже там, где по видимости нет прямой связи с методологией истолкования замысла, например в технике анализа цитации, рамки интерпретации определены неявной презумпцией истолкования авторской воли (единство текста как методологический остаток «замысла»), хотя речь может идти только о фиксации предполагаемых, вероятностных ориентаций на те или иные явления литературной культуры, позволяющих тем самым гипотетически устанавливать фонд общих, может быть – внутригрупповых, символов и значений. При отсутствии методологически отрефлексированного контроля утверждений о намерении цитирования (без указания смысла и адресата действий субъекта цитации), т. е. в конечном счете при отсутствии методологически осмысленной идеи социального «действия» (взаимодействия), функциональное значение подобных семантических корреляций остается непроясненным. Соотнесение контекстов же вновь свидетельствует лишь об общности символического культурного ресурса группы интерпретаторов, трактуемого как «естественный», тогда как плодотворнее, на наш взгляд, исходить из аналитического понимания контекста как методологически контролируемого фонда значений, из которых исследователем конструируется или реконструируется рассматриваемое релевантное действие (функциональный аналог понятия «культура» в социальных науках). Стремление к более контролируемым формам учета взаимодействия в литературном процессе стимулировало и развитие семиотики как методологии прочтения объективированных знаков. Однако посылка «единственного читателя» семиотической системы, т. е. фактически самого исследователя, постулированного уже в представлении о структурности текста, заставляет вспомнить об идее «замысла» и произведении как эманации его единства, а стало быть – о единстве «правильного» прочтения. Другие точки зрения при этом фактически исключены, а читатель «наделен» теоретическим разумением филолога, знакомого с художественными средствами изображения и способами их анализа, т. е. ему отказано в роли исторического и эстетического адресата[269].

Возникающая отсюда проблема соотношения «устойчивых» и «динамических» компонентов системы текста возвращает к центральным темам Тынянова. В этом смысле можно сказать, что тыняновские и сходные с ними по интенциям позднейшие поиски очерчивают пределы рационализации литературы внутри отечественного литературоведения. Характерно, что проблемы не гениальной (массовой и т. п.)[270] словесности, иных определений литературы и связанных с ними участников литературного процесса, не учитываемых в проанализированной здесь перспективе, Тынянов счел необходимым поставить, но они оказались не развитыми ни им, ни последующим литературоведением.

1986

ПОНЯТИЕ И МЕТАФОРЫ ИСТОРИИ У ТЫНЯНОВА И ОПОЯЗА

Л. Гудков

Как и в предыдущих наших докладах на первых и вторых Тыняновских чтениях, мы будем рассматривать проблематику Тынянова и ОПОЯЗа преимущественно в перспективе социологии знания.

Все многообразие выражений исторического у Тынянова и его коллег можно разбить на несколько типов: это фиксация актуального взаимодействия (литературная борьба, революция, разрыв, измена, смена, война и т. п.); органические метафоры времени как жизненного цикла (рождение, рост, одряхление, умирание); генеалогические структуры (ветви родового дерева – младшие, старшие); геологические или тектонические метафоры (формация, верхние и нижние пласты, их смещения и сдвиги); вещественные состояния (сгустки, слеживания и проч.); явления природно-космического плана (фазы Луны, течение времени); психологические состояния (например, усталость); пространственные метафоры времени, в которых фиксируется движение культурного образца от символического, функционального «центра» культуры – смыслопорождающих групп и образований, инновационных по своей роли, – к исполнительской «периферии»; персонифицированные методологические формы, выражающие ценностные детерминации в образованиях типа «эпоха, история нуждалась, требовала, делала неизбежным, необходимым» и проч.

Уже при таком беглом перечислении заметны различия их функций: одни метафоры выражают мотивационные особенности применяемого объяснительного инструментария, пригодного только к определенному материалу, соответственно, задающие принципы отбора литературного материала и схемы его упорядочения; другие обеспечивают изменение характера концептуальных связей, замещая объяснение повышением или понижением ценностного качества в систематизируемом материале; третьи устанавливают логические отношения между частями материала, подлежащего объяснению; четвертые определяют порядок использования процедур объяснения и т. п.