Литература как жизнь. Том II

Подначивать толпы можно при попутном ветре истории. Вот почему в одних и тех же рядах перестроечных демонстраций зашагали люди разных убеждений, объединенные гневом против социального обмана. Символом всеобщей политической путаницы, объединившей протестующих и провокаторов, для меня явился плакат, который я видел в руках у женщины средних лет, скромной, серьезной, сосредоточенной, шла она вместе со всеми и одновременно против всех. Шла с теми, кто перестройку поддерживал, однако шла против них. В руках у неё был небольшой транспарант, величиной со школьную тетрадку, она и была похожа на учительницу или библиотекаря, выдвигала требование:

ГОРБАЧЕВ ПЕРЕСТАНЬ ОБМАНЫВАТЬ НАРОД

Именно так, без восклицательного знака и запятой, участница проперестроечной демонстрации телеграфно выражала свой протест против болтовни о реформах. Её призыв походил на срочную депешу, требующую безотлагательного действия в меру чувства, объединявшего всех: так дальше жить нельзя, надо что-то делать, но что? Под знаменем второго русского вопроса шли за и против, но всем был ясен ответ на первый русский вопрос «Кто виноват?» Житлующие при кхомунизьме, какой вони устроили для себя. Однако мало кому приходило в голову, что те же «житлующие» подстроили восстание масс, чтобы устроить капитализм опять же для себя.

От парня, который приходил к нам на квартиру с листовками, мы узнали: тридцать пять центов за распространение одной листовки – такова была одноразовая мзда за платно-добровольное участие в демократическом движении, а цены в пересчете были не рублями – сторублёвками. Парень нас не агитировал, он лишь дал понять, что ему хотелось за распространение листовок получить валютой.

Та революция не имела цвета, но тем, кто её устраивал, обошлась недорого, дорого обошлась тем, кто участвовал в ней.

«Основная особенность этой элиты состоит в том, что она не представляет ни народа в целом, ни какого-либо класса, она представляет только себя».

Программа Демократического Движения Советского Союза, Амстердам, Фонд имени Герцена, 1970.

«Я стал задумываться раньше других», – пишет Андрон Михалков-Кончаловский Кто знает – кто раньше? Но в печати никому, кроме Андрона, не удалось отчетливо выразить точку зрения нашей элиты. Так жить дальше нельзя стало ясно в первую очередь тем, кто преуспел достаточно и понял: больше не преуспеешь.

Тяжела была жизнь стоявших в очередях за вещами первой необходимости, однако испытывали трудности и те, кому в очередях стоять не приходилось. Получали они всё без очереди, у них всё было. Быть было, однако временно – положение и благосостояние служебное. Отставного главу государства, как только ушли его на пенсию, тут же и выселили вместе со всей семьей из псевдосредневекового замка, сам он не протестовал, но внучка его воскликнула: «Какая несправедливость!» «Не знаем, что делать, – жаловалась мне семья дипломатов, работавших в Индии, где у них родился сын, – мальчик наш вырос со слугами, как здесь положено. Отправились мы в отпуск в Москву, сели на троллейбус, поехали в Детский Мир, на остановке сын и говорит: “Мама, скажи водителю, пусть подождет, пока мы будем покупать игрушки” Когда вернемся, как жить?». В самом деле, как? Мальчик хороший, не капризуля, не избалованный, но у него нет сознания социалистического, привык жить со слугами, подобно людям того круга, в котором он вырос: в Индии слуг нанимать обязательно, надо дать местным жителям работу, чтобы завоевать симпатии населения. Родители работящие, по должности вросшие в условия, которые исчезнут, едва изменится их работа, с работой и – положение. До каких пор им жить в страхе за свое будущее?