Литература как жизнь. Том II

Среди нас находились ветераны ещё сталинской выучки, слышавшие послесталинское слово Молотова о том, каких понаделали они ошибок, и заметно было, что, слушая Горбачева, свидетели невероятных политических поворотов, умевшие понимать начальство с полуслова и без слов, не очень верили даже своим немало чего слыхавшим ушам: куда же оратор гнет? Чувствовалось, люди бывалые слышали вещи столь невероятные, что всякий мог усомниться в реальности совершавшегося.

«Мы хотим, чтобы Горбачев не переставал говорить о своей вере в коммунизм», – сказал мне американский политолог, как бы поясняя, почему Горбачев говорит то, что он говорит. Мы с политологом были знакомы с конца 70-х, когда он работал в Американском Посольстве, и мне случалось слышать от него обиженное: «Подступа же к вам нет!». Очевидно, подступ нашли. Поддерживая веру Горбачева в коммунизм, политолог, ставший руководителем Центра международных исследований, сказал: «Мы не хотим, чтобы такие люди, как вы, покидали свою страну». Сказано было с улыбкой, но твердо: «Мы хотим… Мы не хотим…».

Кто был знаком с запрещаемой и преследуемой в Советском Союзе литературой, тому было ясно, что Горбачёв эту литературу читал и находился под сильным впечатлением от прочитанного, что сказывалось в его словаре, где мелькали слова перестройка, судьбоносный, альтернативный и лодка. Слово «перестройка» было в ходу уже с середины 70-х годов в МИДовских кругах, не позднее[197], а развернутую формулировку мог Горбачеву подсказать московский нелегальный журнал. Не знаю, чье издание, задача ставилась четко: «Единственным средством спасения от надвигающегося экономического банкротства и нового сталинизма у нас может явиться радикальная перестройка экономических отношений как в деревне, так и в городе» («Поиски и размышления. Московский общественно-литературный журнал», 1980, № 5, стр. 37).

«Судьбоносный» – из перевода книги Ричарда Пайпса о старой России. Лодку, вместительную («все мы в одной лодке»), Горбачев взял, вероятно, из интервью Андрея Амальрика, автора книги «Просуществует ли СССР до 1984 года?» Придя к власти на один год позднее, Горбачев время наверстал и на судьбоносный вопрос ответил. «Альтернативный» навеян чтением книги Стивена Коэна о Бухарине. Стивен рассказывал, с какой признательностью Горбачев жал ему руку: просветил, дескать, насчет упущенного некогда шанса усовершенствовать нашу систему. Не завысил ли Стивен степень знакомства с его книгой признательного читателя? При внимательном чтении старательно написанной книги становится ясно: альтернативы в сущности не было. Если бы к власти пришёл истерик и слабый человек (которого мой дед громил на митинге в цирке), пришлось бы нам пережить время хуже сталинского, началась бы, помимо уничтожения сверху, всеобщая взаимная бойня, а со стороны в схватку вмешались бы иностранцы.

Политика – искусство возможного. Так считается, но ухищрения и маневры власти, какие за наше время довелось нам видеть, позволяют, я думаю, определение уточнить: искусство выдать невозможное за возможное, при условии, что никто не посмеет указать власти на передержку. А если посмеет, того ждёт участь Луки Даниловича Ярошенко, пытавшегося открыть глаза Сталину на законы экономики[198]. Упрямый и простодушный хохол, очевидно, не поверил своим ушам, когда на обсуждении учебника политэкономии взялись городить чепуху.

Как будто Сталин сам того не видел и не знал! «Ха-ха-ха!» ставил на полях написанного Лысенко и сам же поддержал его доклад, что и дало возможность похерить молекулярную генетику. И в экономике вождь лучше всех знал, что невозможное – невозможно, но говорил: «Так оно и вышло», когда оно вышло не совсем так, как он говорил. Однако Лука Данилович продолжал настаивать, что невозможное нельзя называть возможным. Тогда его попросили, настойчиво попросили, пригласив в здание на Дзержинского, чтобы вместо экономики он начистоту рассказал об антисоветском заговоре, в котором он участвовал.