Литература как жизнь. Том II

По всему свету романами Купера, в особенности пятикнижием «Саги Кожаного Чулка», читатели зачитывались, им дела не было до конфликта домашнего. А дома, в особенности после двух романов, которые так и назывались «Домой» и «Дома», начал Купер терять престиж и популярность. В наших биографиях конфликт трактуется как столкновение с буржуазной Америкой. А существует какая-нибудь другая Америка, не буржуазная? «В Америке, – говорил Герцен, – нет ничего, кроме третьего сословия». Справедливо говорил, хотя и не бывал за океаном, а только предполагал туда отправиться, как предполагали наши великие писатели, начиная с Пушкина.

В архиве, по разрешению Генри, видел я протоколы семнадцати судебных процессов, в которые, конфликтуя со своими соседями, втянулся его предок. Одно-два судилища закончились признанием правоты писателя (зря оскорбили), прочие иски (о земле) он проиграл, и не только легально. Правда оказалась не на его стороне.

Показывая свой Куперстаун, Генри привел меня на берег озера Отсего: отсюда начался конфликт, в трех милях от дома Джеймса Фенимора Купера. Этот мыс и всю прибрежную полосу писатель считал своей собственностью, но после долгого отсутствия вернувшись из-за границы, обнаружил: по его усадьбе разгуливают соседи, те самые, что «поналезли со времен революции». На вопросы из своей семейной саги, ставшей частью национальной мифологии, Генри отвечал просто и прямо, в сущности развеивая мифы. Легенда гласит: основатель Куперстауна, отец писателя, судья Купер, заседавший в Конгрессе, пал в столкновении с политическим противником. А Генри говорил, что убил судью ударом в спину местный житель.

До отчаянного поступка обитателя Куперстауна довел судья, который был строг, но, чувствуя себя в своих владениях хозяином, бывал и несправедлив, за то и поплатился.

Помещика и судью Темпла в «Пионерах» Купер списал со своего отца. Темпл участвует в судилище над Натти Бумпо. Охотник пристрелил оленя, нарушив закон, установленный судьей и запрещающий охотиться не по сезону. «А разве лес твой?» – возмущается охотник, не признающий прав собственности на природу. Такой возмутившийся, быть может, и пришиб судью Купера.

Генри показал мне в том самом лесу просеку, где (по книге) был подстрелен олень[232]. Когда Купер писал «Пионеров», он позволил Натти Бумпо выразить свою горечь. Когда писал романы «Домой» и «Дома», оказался на стороне судьи вроде своего отца: что за мерзавцы посмели топтать траву в трех милях от его дома?!

Популярнейший американский писатель всегда шёл против течения, но до поры до времени того не замечали. В нём видели патриота безоговорочного, в книгах его находили прославление «ценностей», какие должны быть дороги каждому американцу, прославление безусловное. Его принимали за певца Америки, как она есть, лучше и не надо: прославление безусловное.

«Демократии подвержены повальным поветриям, которые происходят от недостаточной осведомленности и ведут, пусть из лучших побуждений, к несправедливости».

Джеймс Фенимор Купер.

В романах о Кожаном чулке, создавших ему мировую славу, Купер выставил образцом американца бездомного странника-бессребреника. Эта самоотверженность и жертвенность у нас, начиная с Белинского, вызывала восторг как явление евангельского «нового Адама». И американцы за чтением «Пионеров», «Последнего из могикан», «Следопыта», «Прерии» и «Зверобоя» забывали, что их жизнь состоит в том, чтобы иметь как можно больше. Они находили у себя сходство с бесприютным героем, которому крышей служит небо над головой, всё его достояние – ружье, спутник – собака. Люди, чьей мечтой являлась семья и собственность, видели в себе черты бессребреника-скитальца. В своих глазах они казались такими, каким у Купера представлен идеальный американец, бескорыстный, не имеющий и не требующий ничего.

«У него было ружье и была собака», – отбивались от меня студенты. Ружье и собака! Ещё скажите – хижина, и ту он сам спалил. После этого я слышал: «Это ваше мнение».

Соотечественники Купера читали сагу о Кожаном Чулке, будто про себя, не замечая, насколько же они не похожи на главного героя. Льстила им в сущности обманчивая мысль о том, будто каждый из них по-своему не кто иной, как тот же бесприютный следопыт. Так и написано в антологии американской литературы, составленной тремя корифеями: Клинтом Бруксом, Р. В. Д. Льюисом и Робертом Пенном Уорреном[233]. Это – национальная идеология, самообольщение, как наша вера в обломовщину, благородно чуждающуюся деловитости