Литература как жизнь. Том II

С Уильямом Бакли, трубадуром умеренного или, вернее, уклончивого консерватизма, был у меня краткий разговор после его публичной лекции в Адельфи. Рассказал ему, не называя имени, как наш видный поэт-диссидент, человек левых убеждений, высланный из Советского Союза, осмотревшись в Америке, совершил переход слева направо и мне советовал сделать то же самое, говорил: «Читай Бакли!». В «Национальном обозрении», которое основал Бакли, мой друг прочел, чего не хотели сказать о себе либералы, они, как обычно, говорили правду обо всех, кроме самих себя.

Ректор-консерватор либерального Адельфи взял меня на работу, дал мне стипендию Фонда Олина, а затем назначил заместителем директора Программы обязательного обучения (гуманитарные курсы, которые был должен прослушать каждый студент). Политически я консерватором не был (не мое дело встревать в чужую политику), но консерватизма культурного придерживался. Питеру я сочувствовал, зная по «Вопросам литературы», каково оказаться в окружении несоюзников. Чем дальше, тем больше, изо дня в день, многое в нынешней Америке напоминало нами пережитое во время распада. Выражал я готовность на эту тему высказаться – нет, не надо, кушайте сами. Не отказывали, будто не слышали, предлагая высказываться о чем угодно, только не о том, о чём хотелось бы сказать. Если бы меня все-таки спросили, то сказал бы прежде всего о двух вещах: люди на работе, занимая место, не работают и никто ни за что не отвечает. Похоже? Исторические процессы не знают границ, происходящее в каждой стране – варианты, с местными особенностями, происходящего в мире.

С Питером (ректор Адельфи настаивал на том, чтобы его так называли) я отводил душу. Питер, выслушивая меня, приговаривал: «Дело идет ко всем чертям!» Ректор относился ко мне с особой благожелательностью, прошел слух, что я в фаворе у власти, и ко мне обращались с просьбами замолвить словечко. Питер говорил: «Держитесь меня», и (как пел Высоцкий) я держался, не принимал участия в кампании против него, а он восстановил против себя почти целиком преподавательский состав. В этой борьбе Эдит действовала на стороне Питера[264]. Его враги Эдит недолюбливали, но прекрасно относились ко мне, и я старался брать пример с другого стипендиата, крайнего английского консерватора, историка Мориса Каулинга. Морис сочувствовал Питеру, однако во внутреннюю войну не ввязывался.

Война была гражданская, попавшая на первые страницы «Нью-Йорк Таймс». Питер войну проиграл и пал, причем с позором. Человек незаурядный, невероятно начитанный (читал даже роман «Мать»!), доктор Диамандопулос говорил, как писал, выстраивая сложнейшие синтаксические конструкции, которым должное отдавала моя жена, находившая ошибки у Черчилля. Но, кажется, она одна и восторгалась ученым оратором. Ректор раздражал абсолютное большинство, кто бы его ни слушал, студенты или преподаватели, те и другие вместе. «Поразительно дело, – сказал мне редактор журнала не консервативного, но и не либерального, режущего правду матку, не взирая на лица (и теряющего подписчиков), – куда Питера ни назначали, человек выдающийся, он всюду кончает скандалом».

Доктор Диамандопулос задался донкихотской целью остановить мельницы, которыми вращал ветер, поднявшийся в шестидесятые годы и продолжавший дуть что есть силы, ветер разболтанности и попустительства. Если судить по студентам, они не знали и не хотели знать, что такое учиться[265]. «А у меня, – возразила преподавательница, с которой мы соседствовали кабинетами, – есть одна прекрасная студентка». Именно! У меня тоже был один образцовый отличник, но одна ласточка весны, как известно, не делает. Преодолеть разгильдяйство трех поколений (бабушки и дедушки наших студентов вышли из хиппи) способно лишь время, которое и по сию пору не поворачивает. А Питер решил, говоря языком наездников, «ломануть», вертануть разом.

С падением и уходом Питера стипендия Олина кончилась, моя служебная должность тоже была упразднена, но против меня ничего не имели, я стал адьюнктом-почасовиком, пока не перешел на постоянную должность в Колледж Нассау. Там консерваторы и не появлялись. Даже когда на территории колледжа одного преподавателя взяли на мушку и ограбили, против предложения учредить в колледже полицейский надзор поднялись все как один человек, вторя Франклину: «Нельзя ради личной безопасности жертвовать свободой!».