Литература как жизнь. Том II

Недалеки от столь высокой оценки были и эмигранты в их суждениях о Шукшине: они оценивали Шукшина по шкале классической. Время проверит, но меру исторического отсчета Феликс Феодосьевич уточнил. «Наши современники не хуже?» – решился я у него спросить, имеет ли он в виду литературных титанов, влачивших бичевой баржу российской словесности. Нет, Кузнецов, защитивший диссертацию о демократической критике шестидесятых годов девятнадцатого столетия, расчитывал установить планку на уровне ему хорошо известных демократов-шестидесятни– ков, пришедших на смену титанам-дворянам. По убеждению руководителя Московского отделения писательского союза, советские одна тысяча-де– вятьсот-шестидесятники не уступали одна тысяча-восемьсот-шестидесят– никам.

К сожалению, недолго Константин Устинович Черненко пробыл на высоком посту, и поход к нему не состоялся, но пример соединения прозы как высокого искусства с тусклой прозой повседневности нагляден. Нигде высокое и повседневное не сочетается так тесно, как в деятельности исследовательской и творческой. Ради практических целей надо было Шукшину поехать к Шолохову, а нашему брату, научному работнику, экзистенциально тогда было и сейчас необходимо защитить диссертацию и получить ученую степень. Так возникает поточное производство публикаций.

По мнению Екатерины Васильевны Шукшиной, «сегодная российское литературоведение пребывает в глубокой коме». Я бы этого не сказал, хотя представление о сегодняшнем российском литературоведении у меня тоже, мягко говоря, неполное. Но как вулканирует наша литературно-критическая промышленность! Статьи, книги, сборники, конференции… Однако, преобладает интерпретация – не фудаментальные, основанные на изучении источников исследования. Не появилось ни одной авторитетной, строго документированной, писательской биографии, в том числе, Василия Шукшина.

«У вас же нет биографии ни одного вашего классика», – услышал я в начале 60-х годов от американского биографа Пушкина, Толстого, Достоевского и Чехова, русиста и советолога Эрнеста Симмонса. Действительно, не было и нет у нас заведенных на Западе едва ли не на каждого писателя прошлого и настоящего, того подобия адресно-телефонных справочников, как документированные биографии назвал Бернард Шоу, ставший ещё при жизни предметом исчерпывающей инвентаризации в трех томах.

Истолкований предостаточно (см. сноски в книгах и Павла Глушакова, и Евгения Вертлиба). Однако истолкования истолкованиям рознь. Об этом, предваряя книгу Евгения Вертлиба, написал академик Панченко: «Его стилистика в общем типична для Самиздата эмиграции, а также и отечественной продукции после воцарения “гласности”. И достоинство, и недостаток этой манеры – в свободе размышления и свободе изложения, когда человек говорит всё, что ему заблагоросудится». Академик Панченко отметил, что Вертлиб этого соблазна не избежал, однако Панченко подчеркнул: тем не менее, книгу Вертлиба стоит прочесть и над нею подумать. Екатерина Шукшина находит, что у Павла Глушакова некоторые сопоставления чрезмерно гипотетичны, всё же, «хотя о Шукшине сказано очень много, автор нашел точные слова, как находит их тонкий литературовед». Со своей стороны я согласен с выводом Екатерины Шукшиной: «П. С. Глушаков ещё раз показывает, что искусство интерпретации в том и заключается, чтобы, пройдя по тонкому льду, суметь убедительно соединить авторскую мысль с авторским восприятием».

2018

Время перечитать «Книжку чеков» Глеба Успенского

«Недоимка – что осталось за кем[-то] в долгу».

По словарю Даля

Рассказ Глеба Успенского «из жизни недоимщиков» с названием «Книжка чеков» – это, по мнению изучавших классика, живая картина вторжения капитализма в пореформенную Россию: избавились от засторелого зла и угодили в пасть чудища пострашнее. Основное отличие прежних тягот от новой напасти – призрачность всего существующего и совершающегося. Раньше, худо ли, хорошо ли жилось, но сомнения быть не могло: жили-поживали и будут жить дальше, как жили. Вдруг в один прекрасный день является власть и объявляет: «Убирайтесь! Чтоб к завтрему духу вашего здесь не было!». И уходит у людей почва из-под ног, над головой исчезает крыша. Такова участь новых «недоимщиков» – двойное бессилие. Нет у них ни средств уплатить долги, ни способности понять происходящее.

Двигатель непреодолимых перемен – Иван Кузьмич Мясников, купец и фабрикант. Чудодейственным орудием, чтобы свою власть показать, ему служит «книжка чеков», или, по-нынешнему, чековая книжка. Достаточно из этой книжицы вырвать страничку, то есть чек, предъявить кому следует, и все совершится к его удовольствию.

Успенский подчеркивает: «Иван Кузьмич ровно ничего не имеет общего с тем типом купца, к которому привык читатель, которого он видел и в лавке и на сцене. Между Иваном Кузьмичом и купцом старого типа ни в фигуре, ни во взглядах, ни в манере деятельности нет никакого сходства».