Литературная Газета, 6587 (№ 07/2017)

– Послушай, – чуть слышно обратился боец к приятелю, сидящему тут же рядом, жующему от нечего делать ворот шинели, – а ведь мы здесь, как эти листья, на погибель брошены. Который день деревья сыплют листвой, сбрасывая с себя листья на головы наши, и они летят, резвятся, бултыхаются в воздухе, догоняют друг дружку, перешёптываясь, но все, веришь ли, все обречены на одно. Кто-то там, – он чуть заметно пошевелил пальцем, указывая в полоску неба, ещё живого, едва светлеющего в проёме окопа, – всё просчитал, решил, определил. Ни одного не останется, ни одного… Так и мы здесь на смерть оставлены…

– Ты чего несёшь-то? Не дай бог прослышит кто, тогда точно сперва в зубы, а потом в расход. Молчи лучше…

– Да мысль пришла, вот я и думаю…

– Так думай молча, а это значит про себя, тоже мне мыслитель, Цицерон нашёлся.

– А почему Цицерон?

– Так вот об этом и подумай.

– Нет, ну всё же, почему Цицерон-то?

– Не нукай, почему, почему? Да конь гнедой у нас в колхозе был, красавец, на беду с характером вырос, норовист – брыкался почём зря. Многим от него досталось. За то и пострадал. Председатель по разнарядке свыше жеребца нашего первым в армию и определил. Сбагрил, так сказать, с рук долой. Забрали гнедого в обозники. Уж больно норовист. Все лошади, как лошади, а этот вечно ушами прядал, хоть не подходи. Глазищи горят, ресницы, что спички длиннющие. Одного пастуха признавал, подкупил он его чем-то. Так коня за строптивость Цицероном кликали, а когда-то игривым жеребёнком был, яблоки любил, аж трясся. Слушай, ай как и мне сейчас яблочек захотелось или хотя бы дыхнуть аромата их…

В осень вечереет быстро. Только что небо светилось и вмиг погасло. И тут же, как по команде, будто ожидая этого, пополз по дну окопа озноб, цепляя своими холодными, голодными пальцами и без того стынущих, зарывшихся в осеннюю землю солдат. А куда денешься? Огня не разжечь, кормёжки мало.

– А может быть, это всё выдумка?

– Ты о чём?

– Обо всём. Всё выдумка, ничего этого нет, ни неба, ни этих мозолей на руках, ни тебя, ни меня, ни глины, ни холода, ни войны…

– Опять мутишь?

– Знаешь, мне не верится, что я существую, что я здесь сейчас с тобой в этом окопе, рядом со смертью, с её пустотой, никчёмностью... И всё происходящее даже не сон, похожий на реальность, а так, выдумка…

– Если бы сегодня была жара, подумал бы, что тебе голову напекло, но по всему видать: ты просто спятил от без­делья.

– Так хочется закрыть глаза и ничего этого не видеть, не слышать. Нет страха, нет тоски, смертоубийства вот этого тоже нет… – боец поднял руку с растопыренными пальцами, указующими в ночное небо, и, прочертив в воздухе, над головой эллипс, не видимый даже ему, подумал и продолжил: – лишь только душевное спокойствие и тепло, ясность и доброта, понимаешь ли, обыкновенная людская доброта...

– Заговариваться ты чего-то начал. Ты часом не болен? Тоска, видите ли, заела, тепла захотелось, будет тебе тепло на другом свете, потерпи немного, смертоубийство ему поперёк горла встало, да они же враги наши, не ты – так тебя. Ты их сюда звал, скажи, звал? Молчишь, то-то и оно. Судьбинушка нам такая выпала в яме, как ты говоришь, волчьей сидеть, а куда деться, терпеть надобно, сжать зубы до скрипа и терпеть, вот как я тебя терплю, дурь твою, сказки детские...

– Понимаешь, человек на свете один, и всего страшится. Родителей, братьев, соседей – вот отсюда и зло… А ненависть, она из окрика, из оглядки испуганного ребёнка. Вот откуда корни войн растут…

Ты не очень шуми-то, уши кругом. Человек он и впрямь может быть один в себе, в своём роде единственный, да ушей любопытных вокруг не счесть. Что мучаешься, терзаешься чего? Посмотри вокруг, здесь все как ты, как я, живые, а стало быть счастливые. Вот я на той неделе весточку из дому получил, и так захотелось мстить, бить этих гадов, чтоб побыстрее домой вернуться к своим…

Так я тоже домой хочу и вовсе не ною, просто думается мне так, мысли лезут, понять хочется суть нашу, правду, ту правду единственную... Правду каждого рождённого на свет белый человека, способного выживать в этом бесприютном, враждебном мире, не убивая, а творя…

Когда ещё в жизни случится, вот так всю ночь вволю предаваться размышлениям и глядеть в пустую небесную слепоту? Будто в душу к себе ненароком забрёл с закрытыми глазами и тычешься как кутёнок в темени неведомой, выставив руки перед собой, фиброчку каждую пальцами ощупывая, не зная наперёд на что напорешься, чем этот поиск обернётся.

– Мечта у меня имеется, – зачем-то пробурчал сентиментальный боец, ищущий правды.

– Ну?..

– Что – ну?

– Говори, какая мечта?

– А, мечта… Там, в Москве... в самом центре... на горе... над рекой... Кремль стоит... знаешь?

– Ну, есть такой, стоит, что ж с того? Кто ж его не знает, удивил… Я думал ты про чё, а ты про Кремль какой-то...

– В том Кремле колокольня имеется… Колокольня Ивана, понимаешь? Ивана Великого.

– Ну и?

– С этой колокольни всю Москву видать, да что Москву, и дальше…