Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений

Вот как пишет отечественный критик по поводу костюмов, интерьеров, антуража британской картины[432]: «Дамы на балу оголяли плечи, но не носили топики, как на современном пляже. Левин в тулупе с торчащим из-под мужицкого капелюха рыжим париком, похож на огородное пугало. Да и Вронский в мятой форме выглядит “не ахти”. Дворяне-графья шляются по затрапезным кабакам и кушают из тарелок общепита. Очевидно, так представляют в Англии высший свет России того времени. На трактир смахивает и столичный театр. Что-что, а театры того времени прекрасно сохранились и по-прежнему поражают своей роскошью. Взяли бы турпутевку, да побывали в Большом театре или, скажем, в Мариинском, да имели бы представление о том, что снимают. На натурных съемках киношники, видать, тоже сэкономили. Если в окне избы фото Исаакиевского собора – это Петербург, если собор Василия Блаженного – Москва. События разворачиваются на сцене в условных декорациях а-ля Театр на Таганке. Там тоже по оформлению сцены не угадаешь, какую пьесу играют: “Гамлет”, “Стенька Разин” или “Антимиры” А. Вознесенского. Хотя, однажды съемочная группа на природу таки выехала: снимали скит где-то на севере в роли дворянской усадьбы Левина. Что мы видим на этой картинке: почерневший сруб, печки-лавочки, лучок и пучки травок над печкой – вот и вся дворянская усадьба»[433].

Зрители не прощают неточностей, небрежностей, не принимают пресловутые «находки», далекие от романа Толстого, его эстетики и стилистики. Возмущаются тем, что Левин, приехавший из своей деревни в Москву свататься к Кити Шербацкой, при встрече со Стивой Облонским выглядит, как немытый, нечесаный, заросший бомж. Негодуют, какой эквивалент в картине нашла сцена интимной встречи Каренина и Анны, когда она вернулась домой из Москвы. «Алексей Александрович, вымытый и причесанный, с книгой подмышкой, подошел к ней. – Пора, пора, – сказал он, особенно улыбаясь, и прошел в спальню»[434]. Так в романе. В картине эта особенная улыбка была изображена наглядно и предметно. «Оказывается (Толстой об этом умолчал), у Алексея Александровича в хрустальной коробочке (ее несколько раз показывали крупным планом, уделяя ей особое внимание), хранился презерватив. Его тоже мельком показали. Он эту коробочку вытаскивал из шкафа, открывал и ставил на комод перед кроватью. Видимо, чтобы проветривался»[435].

Такое «осовременивание» не могло не вызвать протест у ценителей романа Л. Н. Толстого. Неужели актер, сыгравший Каренина (в данном случае Джуд Лоу), не мог бы мимикой, взглядом сказать Анне о своих супружеских намерениях, без демонстрации хрустальной коробочки и резинового изделия? Такая деталь воспринималась настолько чужеродно, что напрашивалось обобщение: напрасно иностранцы взваливают на себя труд экранизировать русскую классику. Но то же самое можно сказать и по адресу многих отечественных экранизаторов, небрежных в деталях, бегло читавших литературный первоисточник (или читавших не его, а только сценарий), увлекающихся отсебятиной и самовыражением, утверждая при этом, что снимают «один в один» и рассказывая про антикварную подлинность костюмов, обоев, мебели, убранства своих картин.

Что же касается британской «Анны Карениной», то сами слоганы картины: «An epic story of love» и «You can`t ask why about love» заявляют о ее магистральной линии – история любви мужчины и женщины, как бы внешне они ни выглядели: худыми или полными, блондинами или брюнетами. С этой точки зрения картина получилась сказочно красивой, без претензий на глубину, аутентичность, толстовскую мораль. Анна Каренина в исполнении Киры Найтли вообще кажется инициатором адюльтера, столь вызывающе она ведет себя во всех ситуациях. «Такой Каренину не играл никто – безбожно (во всех смыслах) уязвимой, по-настоящему роскошной, электризующей. Такая Каренина – это способ смахнуть пыль с поднадоевшей классики, снять шоры и на минутку себе представить, что было бы, если наша жизнь превратилась в театр»[436].