Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений

Спустя десятилетие, в 1998 году, появился еще один художественный полнометражный (87 мин.) американский фильм по роману Достоевского[493]. Его снял режиссер Джозеф Сарджент; сценаристом – наряду с Дэвидом Стивенсом – в титрах значился Федор Достоевский. Фабула романа использована здесь в форме краткого пересказа почти в полной мере, но вся картина построена как полицейский эксперимент следователя Порфирия Петровича (Бен Кингсли) над студентом-бунтарем Родионом Раскольниковым (Патрик Демпси).

…ПРОЛОГ. Санкт-Петербург, 1856 год. Из огромного как будто православного собора выходят самодержец Александр II в парадном мундире с супругой; их приветствует восторженная толпа – простолюдины, купцы, дворяне. Здесь же в толпе суетится некто в картузе и с револьвером. Как только Их Величества сели в карету и царский кортеж медленно двинулся, раздается выстрел – с лошади падает раненый офицер свиты, царь и царица пригнулись, но второго выстрела не случилось – стрелявшего скрутили полицейские. Здесь же рядом проходит митинг студентов в черных форменных тужурках; они держат плакаты «Свобода, равенство, братство», «Долой самодержавие» и выкрикивают лозунги: «Система должна умереть!». Вооруженные саблями конные казаки в черных черкесках хватают зачинщиков, и митинг разогнан.

Стрелявшего студента – им и оказывается Родион Раскольников – допрашивают в полиции.

«– Намеревались убить царя?

– Нет. Я не верю в анархию, я не верю во власть толпы. Она высмеяла меня, она не верит в мои идеи.

– Высмеяла вас? Ха-ха.

– Да, меня.

– Скажите нам, Родион Романович Раскольников, во что же вы верите?

– Я верю, что есть люди, которые рождены для великих дел, как Наполеон, Цезарь или Мухаммед.

– И вы один из них? Как Наполеон или Антихрист?

– Моя судьба помогать бедным, больным и страждущим. Я сделаю для них больше, чем общество.

– Тоже мне, святоша.

– Я же говорю: я не верю в анархию, во власть толпы. У нас должен быть лидер, сильный человек.

– Как вы?

– Может, и я. Вы не знаете, что я могу, на что я способен. Это несправедливо!»

Все это время за допросом наблюдает сквозь решетки некто, кто имеет право решать судьбы бунтарей-одиночек, Порфирий Петрович. «У него блестящая академическая успеваемость, – задумчиво произносит он. – Возможно, он еще посмеется последним. Отпустите его!»

Раскольникова отпускают, и наказание за покушение на жизнь императорской четы (но ведь был ранен офицер свиты!) – всего лишь исключение из университета на год. Выйдя из полицейского участка, Родион Романович дает наконец выход своему негодованию: «Вы только посмотрите на это, на это, на это, – он указывает приятелю Дмитрию Разумихину на нищих и убогих обитателей улицы. – Вся эта система продажна. Царь живет в роскоши и изобилии, а другие погибают от голода».

Итак, дело не в том, что город в американской картине – это якобы Петербург, а собор – это якобы православный собор. И не в том, что в 1856 году, когда короновался Александр II, на него не совершалось покушений. И даже не в том, что человека, стрелявшего в царя и ранившего офицера свиты, после допроса в полиции не отправляют на каторгу, а отпускают с незначительным поражением в правах. И также не в том, что ликующий народ на площади перед собором составляет не «чистая» публика, а бомжи, пьяницы, уродливые оборванцы, набожные кликуши, истово крестящиеся юродивые. Российскому зрителю хорошо известны подобные дешевые стереотипы многих западных экранизаций, а также грубое незнание русской истории и русской жизни времен Достоевского.

Дело в том, что донельзя искажен образ центрального персонажа. Его судьба поставлена с ног на голову: студент-бунтарь начинает с того, чем у Достоевского он скорее всего бы закончил – сначала стреляет в царя, а только потом, отпущенный на свободу, доказывает свою состоятельность убийством никчемной Алены Ивановны и сестры ее Лизаветы.

Дело также и в том, что Соня в картине (Жюли Дельпи) вполне сжилась с участью уличной женщины, и ей как бы даже нравится ее ремесло, так что когда к ней приходит Раскольников поговорить «по душам», она первым делом начинает раздеваться. «Нет, я не за этим», – смущенно поясняет Родя. При этом девушка истово молится на латыни, пьет водку большими глотками и щедро потчует гостя. «Если бы моя жизнь сложилась по-другому, и я не была бы шлюхой, я могла бы полюбить вас. Вы нежный и добрый». «Меня нельзя любить», – отвечает ей Родя.

Улицы киношного Петербурга застроены церквами и дощатыми сараями, на тротуарах не протолкнуться – везде попрошайки и проститутки, калеки и юродивые, здесь же выставлены столы, а на столах самовары, пьяный люд распевает песни под балалайку, а мутный Дмитрий Разумихин (Эдди Марсан) даже и танцует нечто вроде гопака. Все это должно, по-видимому, символизировать русский дух и русский мир.