Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Себя в стихах скромно назвал «мгновеннейшей тенью» в толпе людей. А между тем он, считавший себя учеником Брюсова, один из лучших переводчиков и исследователей «Слова о полку Игореве», блестящий переводчик Софокла, Еврипида, Вергилия, Овидия и Катулла, глубокий знаток изобразительного искусства и архитектуры, педагог сценической речи, еще в 1920-х гг. учивший «говорить» мхатовских актеров-гигантов и, наконец, друг Пастернака, Ахматовой, Шершеневича, Лозинского, Кочеткова, даже мужа Цветаевой — Сергея Эфрона, с которым учился когда-то в одной гимназии. Ну и, конечно, хозяин доброй «коломенской аномалии» — усадьбы Старки. Какая уж там тень?

«Сама не зная, торжествует // Над всем — молчит иль говорит; // Вблизи как тайна существует // И чудо некое творит…» Это строфа из стихотворения Шервинского, которое он назвал «Анна Ахматова». Она не раз была гостьей в его отцовском имении в Старках, до которого от Москвы надо было ехать больше трех часов. С чего бы, казалось, ей тащиться в такую даль? Да и ради чего? Так вот ответ я нашел в рассказе о деревенской бане Шервинского, в его же воспоминаниях. Его вторая жена, Лена, которая была на 20 лет моложе Анны Ахматовой, только на банной полке решилась признаться ей, что «не может быть интересной для такой собеседницы». Это ее всегда и тяготило во время приездов Ахматовой. И вдруг, пишет Шервинский, Ахматова «резко повернула голову в сторону своей добровольной банщицы, своим мокрым лицом прижалась к ее лицу, крепко поцеловала и сказала: „Милая, что вы? То, что вы даете мне, — это самое лучшее. Мне так тягостны нарочитые разговоры, какие обычно ведут вокруг меня“».

Вот и весь секрет. Чувствовать себя — собой. Себя самими чувствовали у Шервинского в Старках и Брюсов, и Пастернак, и Марина Цветаева (в 1941-м она жила по соседству и ходила за водой к колодцу Шервинских), и Лозинский, и поэтесса Меркурьева, и поэты Александр Кочетков и Лев Горнунг. Я бы назвал это качество хозяина этого дома — гостеприимством души. И ведь удивительно — к нему приезжали тогда, когда у той же Ахматовой, да и других, наступали самые тяжелые периоды в жизни.

1936-й. У Ахматовой в ссылке сын, ее уже десять лет как не печатают, сама она как сплошной «комок нервов», да и будущее не сулит ничего хорошего, а тут, у Шервинских, неторопливая и уютная жизнь: домашнее варенье за столом, гамак в парке, вечерние чтения «Фауста» в переводе хозяина дома, поездки в Коломну, к «Маринкиной башне», где, по преданию, была заточена Марина Мнишек. И розовая косынка, по-деревенски завязанная на ее голове, и холстинковое платье, которое захватила из Москвы, и оторвавшаяся подошва у туфли, и пиво на какой-то коломенской площади, которое закусывали вареными яйцами, и мятные лепешки, купленные на вокзале, и романсы под старинную фисгармонию. Три недели «терапии покоем», как мог бы сказать тогда еще живой отец Шервинского, известный в стране эндокринолог (кстати, лечивший в свое время и Горького, и Станиславского, и Маяковского). «И такое чувство, — вспоминал Лев Горнунг, гостивший у Шервинских вместе с Ахматовой, — будто около тебя какое-то незаурядное явленье, то, что бывает раз в сто лет, и как-то странно видеть А. А. за самыми обыкновенными событиями».

Вот говорят, что Бог «рано забирает» на тот свет молодых и лучших. Жизнь Сергея Шервинского, «терапевта душ», пережившего всех своих великих друзей, мне думается, опровергает эту расхожую мысль. Ведь так?

309. Харитоньевский Бол. пер., 21, стр. 4 (с. п.), — дом подпоручика А. Волкова, а затем — князей Юсуповых (начиная от генерал-аншефа Григория Юсупова и заканчивая Николаем Борисовичем Юсуповым). Ж. — с 1801 по 1803 г. — поэт Василий Львович Пушкин и его брат — 30-летний Сергей Львович Пушкин с семьей и сыном Александром.

Отец нашего великого поэта, уже пять лет как женатый на Надежде Осиповне Ганнибал, своей, кстати, внучатой племяннице, жил здесь уже вышедшим в отставку майором. Вел почти праздную жизнь (не считать же какую-то необременительную службу «по комиссариатской части»), легко писал легкие стихи (по-русски и по-французски), был прекрасный актер и декламатор (мастерски читал, например, Мольера), без проблем, благодаря остроумию, побеждал в «салонных играх» и славился «нужным человеком» при устройстве праздников, собраний и домашних театров.

Любил рассказывать, как на одном из балов в Петербурге ему отдал свои перчатки сам император Павел I. Сергей Львович был забывчив и вечно забывал дома перчатки. И когда царь спросил его, отчего он не танцует, он и признался: забыл перчатки. Вот тогда Павел I снял свои и, со словами «Вот вам мои», взял молодого офицера под руку, подвел к какой-то даме и добавил: «А вот вам и дама».

Б. Харитоньевский пер., 21, стр. 4