Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Здесь за огромным, «ресторанно-банкетного» типа, столом при Горьком засиживались Герман Лопатин, Сейфуллина, Пильняк, Андрей Платонов и многие другие, а при Пешковой: Раневская, вдова Бабеля Пирожкова, писатели Касаткин, Шторм и другие.

Про Ленина, Троцкого и Дзержинского я уже сказал. Начал с них. Дело в том, что в Петрограде, где Зиновьев был полным хозяином, он позволил себе «провести обыск» в квартире Горького (по свидетельству Ходасевича, искали собранные Горьким документы о бессудных расстрелах «кронштадтских мятежников»). Вот тогда Горький и примчался в Москву, ища защиты у Ленина, Троцкого и Дзержинского. Увы, Зиновьев не явился, сослался на сердечный приступ (по мнению Горького, симулированный) … Но классик будет отомщен, когда вернется на родину в 1930-е гг. Не знаю, как бы он отнесся к расстрелу Зиновьева, если бы дожил до него, но снятие того со всех постов приветствовал и, когда Зиновьева сослали ректором Казанского университета, удовлетворенно отметил: «Зиновьев кончен…» Такие вот дела вершились когда-то в этом доме.

315. Чаплыгина ул., 13/2 (с. н.), — Ж. — с 1932 г. — прозаик, драматург, сценарист и переводчик Исаак Эммануилович Бабель (наст. фамилия Бобель). Это предпоследний адрес его. До этого в Москве жил: в 1920-х гг. про адресу: Чистый пер., 6, и Варварка, 8; с 1930 по 1932 гг. — по адресу: Карманицкий пер., 3, а после этого дома — до дня ареста в 1938 г. — в Бол. Николоворобинском пер., 4. Вот три сохранившихся дома да безымянная могила на Донском и остались нам от знаменитого прозаика.

О нем трудно говорить, как о любом безумно талантливом человеке. Но в немалой степени еще и потому, что по характеру он принадлежал к тем затаенно изобретательным людям, которые про себя убеждены: они ловчее, умнее, хитрее других и всех обойдут на «стометровке жизни». Бабель не лгал только в литературе, талант, чувство слова не позволяли. А в жизни, остроумный, смешливый, любитель розыгрышей, любознательный до неприличия и по-еврейски — мудрый, он многое строил как раз на обмане.

Исаак Бабель (фото из следственного дела)

В литературе появился в 1916-м, когда показал свои рассказы Горькому. Тот и послал его «в люди», набираться жизненного опыта. За семь лет скитаний успел послужить солдатом на румынском фронте, потом в Наркомпросе, в продовольственных экспедициях 1918 г., в Северной армии, где воевал против Юденича, и в Первой конной, в Одесском губкоме и выпускающим в 7-й советской типографии в Одессе. А еще работал в Чека, в организации, которая будет интересовать его всю жизнь.

«Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садистская страсть к страданиям, — писал его современник, — ограничивала его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции… Он не может работать на обычном материале. Ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный…» До недавнего времени писали, что служил в Чека в первые годы революции. Но уже в 2010 г. один из литературоведов (И. Н. Толстой) вдруг сказал, что он «давний сотрудник ОГПУ-НКВД», как «с молодости начал работать там, так на всю жизнь и остался…». Похоже на правду, хотя в застенках «родного» ему НКВД его и расстреляют как австрийского и французского шпиона.

«Маленький, кругленький, в рубашечке какой-то сатиновой, серо-синеватого цвета: гимназистик с остреньким носиком, с лукавыми блестящими глазами, в круглых очках. Улыбающийся, веселый, с виду простоватый, — запишет про него как раз в 1931-м критик Полонский. — Только изредка, когда он перестает прикидываться весельчаком, — его взгляд становится глубоким и темным, меняется лицо: появляется другой человек, с какими-то темными тайнами в душе…» Не простой был человек, «старая еврейская культура», подчеркнет критик. Заваривает крепчайший чай (3–4 ложки «с верхом» на чашку), напивается им «до бисера пота на животе», ходит по комнате в мягких тапочках и, вертя веревочку или бумажку в руках, так и пишет наизусть свои вещи. Потом заносит фразы на специально разрезанные узкие полоски бумаги. Но не печатает — «живет на „проценты“ с напечатанных».

«Искусство его вымогать „авансы“ — изумительно… В „Звезде“ даже был напечатан отрывок из рукописи, „уже имеющейся в портфеле редакции“, как объявлялось в проспекте. Получив с журнала деньги, Бабель забежал в редакцию на минутку, попросил рукопись „вставить слово“, повертел в руках и, сказав, что пришлет завтра, — унес домой, и вот четвертый год рукописи „Звезда“ не видит в глаза… Неуловим и неуязвим, как дух…»