Литературное произведение: Теория художественной целостности

Интересно в связи со сказанным, что XVI глава «Страшной мести», которая представляет собой прозаическое изображение народной думы, ритмически выделяется на общем фоне прежде всего особой плотностью распределения колонов по слоговому объему; регулярных колонов здесь более двух третей, и они образуют различного рода силлабически сходные сочетания, как, например, в зачине думы: «За пана Степана, князя Седмиградского, был князь Седмиградский королем и у ляхов, жило два казака: Иван да Петро» (6 + 7 + 6 + 7 + 6 + 5). Кроме этой концентрации близких по слоговому объему колонов имитация думы выделяется также аналогичным преобладанием (более половины) мужских окончаний – а в качестве внутреннего ак-центно-силлабического контраста этим «стиховым» аналогам выступает резкое обилие «стыков» ударений: из общего количества безударных интервалов 21% нулевых.

Аналогичные примеры воспроизведения во внутрифразовой структуре прозы ритмики народного стиха отметила в «Тарасе Бульбе» Н. Ю. Шведова: «Напевные ритмы украинских дум пронизывают всю ткань повести, придавая ей неповторимый музыкальный колорит. Ритмика дум сочетается в повести с ритмами русских былин, старинных воинских повестей и народного эпоса, поэтический размер которых часто переносится Гоголем в отдельные строки и сцепления синтагм» ³² . Таким образом, в ритмике гоголевского «языка языков» (Белый) – от разных форм бытового просторечия и мозаики социальных и профессиональных речевых стилей до лирической патетики и торжественного эпического предания – освоение прозаического многоголосия в ритмическом единстве художественного целого не сводимо к взаимодействию речевых партий героев и персонифицированных рассказчиков. Во-первых, это лишь наиболее очевидная область ритмического разнообразия, а во-вторых, – и это главное – голоса эти не самостоятельны, они охвачены «рассказыванием» повествователя, где внутренняя ритмико-речевая динамика совсем не обязательно связана с отчетливой персонификацией. И если из поздних произведений Гоголя почти полностью исчезает персонифицированный рассказчик, то это связано не с упрощением, а как раз с усложнением внутренней структуры рассказа, где создаются «сложные комбинации письменных, сказовых, ораторских форм монолога с диалогом»³³.

Если сравнить, например, распределение зачинов и окончаний во вступительных четырех абзацах «Невского проспекта», в описаниях Пискарева (шестой абзац: «Молодой человек во фраке …») и Пирогова (37 -й абзац: «Но прежде, нежели мы скажем, кто таков был поручик Пирогов …») и в заключительном абзаце, то даже в этих односторонних и средних характеристиках выявятся ритмические переходы в строе речи одного и того же повествователя. Так, характеристика Пискарева по многим показателям сближается с особенностями ритмики экспрессивных монологов в произведениях Мар-линского, особенно заметно это сходство в соотношениях межфразовых и внутрифразовых окончаний: в этом отрывке у Гоголя (и только в нем) женские межфразовые окончания составляют 75 % – именно такой рост однотипных межфразовых показателей при гораздо более умеренном использовании их внутри фраз часто встречается у Марлинского. Совершенно ясно, что признак этот связывается с целым рядом других ритмико-синтаксиче-ских и лексических примет, изображающих романтический пафос и соответствующий ему жанр художественной речи.

Это касается не только воссоздания внутренних монологов художника, но и тех случаев, когда голос повествователя ощутимо отдален от героя и вместе с тем формирует соответствующую тональность: «Красавица, так околдовавшая бедного Пискарева, была действительно чудесное, необыкновенное явление. Ее пребывание в этом презренном кругу еще более казалось необыкновенным. Все черты ее были так чисто образованы, все выражение прекрасного лица ее было означено таким благородством, что никак бы нельзя было думать, чтобы разврат распустил над нею страшные свои когти. Она бы составила неоценимый перл, весь мир, весь рай, все богатство страстного супруга; она была бы прекрасной тихой звездой в незаметном семейном кругу и одним движением прекрасных уст своих давала бы сладкие приказания. Она бы составила богатство в многолюдном зале, на светлом партере, при блеске свечей, при безмолвном благоговении толпы поверженных у ног ее поклонников; но увы! Она была какою-то ужасною волною адского духа, жаждущего разрушить гармонию жизни, брошена с хохотом в его пучину».

Перед нами один из примеров того, как в сложном ритмическом единстве гоголевского повествования один из составляющих его элементов несет в себе, по существу, ритмическое целое, – целое уже сложившегося литературного жанра и типа художественной речи, целое, которое уже в роли составной части входит в более сложную художественно-речевую систему.