Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

Если есть Малая Мещанская, то должна быть и Большая. Она расположена в конце Столярного переулка, у Казанского собора. В 1873 году она стала называться Казанской. Расположенные поблизости от центра города, но в небогатом районе Мещанские улицы славились своими публичными домами. Недаром Пушкин, желая поддеть своего врага, журналиста Фаддея Булгарина, писал:

Решил Фиглярин вдохновенный:
Я во дворянстве мещанин.
Что ж он в семье своей почтенной?
Он?… он в Мещанской дворянин.

Была еще и так называемая Средняя, или 2-я Мещанская, улица (ныне – Гражданская ул.), которая шла от пересечения набережной Екатерининского канала и Конного переулка (ныне – переулок Гривцова) до пересечения той же набережной с Вознесенским проспектом.

В один из домов на Малой Мещанской попадает и поручик Пирогов, один из героев повести Гоголя «Невской проспект». На ее страницах мы читаем: «Они вошли темными Казанскими воротами в Мещанскую улицу, улицу табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф». Но мы помним, что блондинка оказалась не «нимфой», а честной немкой, женой жестянщика, и Пирогову досталось на орехи.

А вот со Столярным переулком все просто. С 1773 года появляется название Столярная улица, связанное с тем, что на этой и ближайших улицах жили столяры Адмиралтейского ведомства. С начала XIX века Столярная улица была «понижена» до переулка.

А наш герой меж тем продолжает свой путь: «Лугин успокоился. Дойдя до угла, он повернул направо и увидал небольшой грязный переулок, в котором с каждой стороны было не больше десяти высоких домов. Он постучал в дверь первой мелочной лавочки и, вызвав лавочника, спросил: „Где дом Штосса?“».

Наконец художник попадает в «нехорошую квартиру», и совершаются все те чудеса, о которых нам успел поведать Лермонтов. Многие исследователи творчества писателя считают, что дом Штосса – это дом купца И. Д. Зверкова, на углу набережной Екатерининского канала и Столярного переулка (современный адрес – наб. канала Грибоедова, 69/ Столярный пер., 18).

Тогда получается, что Лугину пришлось сделать круг, прежде чем он нашел нужный дом, что, впрочем, неудивительно, ведь он явно попал в заколдованные места. Мы уже бывали здесь: в этом доме когда-то жил Гоголь, сюда он приводил своего Поприщина.

Повесть Лермонтова так и осталась незавершенной, и мы не знаем, на какую именно крайнюю меру решился Лугин. Сохранился черновой план повести: «У дамы; лица желтые. Адрес. Дом: старик с дочерью, предлагает ему метать. Дочь: в отчаянии, когда старик выигрывает – Шулер: старик проиграл дочь чтобы… Доктор: окошко». Возможно, Лугин, так и не выигравший драгоценный заклад, должен был в отчаянии сойти с ума и выброситься в окно больницы. Но возможен и более оптимистичный исход: ведь недаром Лугин заявлен художником, причем художником талантливым. Он мог бы написать портрет таинственной незнакомки и поставить в заклад его. Тогда бы он выиграл, девушка стала бы свободна и воспарила на небеса, а Лугин отделался бы нервной горячкой (доктор), во время которой он не спускал бы глаз с окна. Могу лишь повторить: как жаль, что мы никогда не узнаем, какой конец для своей повести придумал Лермонтов. Хотя, возможно, Михаил Юрьевич и не собирался ее заканчивать, а хотел, чтобы его читатели томились в догадках, предлагая собственные версии окончания.

* * *

В последний раз Лермонтов побывал у Карамзиных вечером 12 апреля 1841 года, перед самым своим отъездом на Кавказ. В числе прочих гостей была и Наталья Николаевна Пушкина-Ланская. Когда-то, в роковом 1837 году, Софья Карамзина писала брату Андрею: «Мещерский понес эти стихи Александрине Гончаровой, которая попросила их для сестры, жаждущей прочесть все, что касается ее мужа, жаждущей говорить о нем, обвинять себя и плакать».

Теперь же дочь Натальи Николаевны от второго брака Александра Петровна Арапова вспоминает: «Нигде она так не отдыхала душой, как на Карамзинских вечерах, где всегда являлась желанной гостьей. Но в этой пропитанной симпатией атмосфере один только частый посетитель как будто чуждался ее, и за изысканной вежливостью обращения она угадывала предвзятую враждебность.

Это был Лермонтов.

Слишком хорошо воспитанный, чтобы чем-нибудь выдать чувства, оскорбительные для женщины, он всегда избегал всякую беседу с ней, ограничиваясь обменом пустых, условных фраз.

Матери это было тем более чувствительно, что многое в его поэзии меланхолической струей подходило к настроению ее души, будило в ней сочувственное эхо. Находили минуты, когда она стремилась высказаться, когда дань поклонения его таланту так и рвалась ему навстречу, но врожденная застенчивость, смутный страх сковывали уста. Постоянно вращаясь в том же маленьком кругу, они чувствовали незримую, но непреодолимую преграду, выросшую между ними.