Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

К тебе зашел согреть я душу;
Но ты теперь, быть может, Грушу
К неистовой груди прижал
И от восторга стиснул зубы,
Иль Оленьку целуешь в губы
И кудри Хлои разметал…
…
Мечтою легкой за тобою
Моя душа унесена
И, сладострастия полна,
Целует Олю, Лилу, Хлою!
А тело между тем сидит,
Сидит и мерзнет на досуге:
Там ветер за дверьми свистит,
Там пляшет снег в холодной вьюге;
Здесь не тепло; но мысль о друге,
О страстном, пламенном певце,
Меня ужели не согреет?
Ужели жар не проалеет
На голубом моем лице?
Нет! над бумагой костенеет
Стихотворящая рука… и т. д.

Три парадные комнаты десятью окнами выходили на Фонтанку, остальные – во двор. Александр занимал комнату окном во двор с небольшим садом. Переводчик В. А. Эртель, приходивший к Пушкину в гости, оставил такое описание: «Мы взошли на лестницу, слуга отворил дверь, и мы вступили в комнату Пушкина. У дверей стояла кровать, на которой лежал молодой человек в полосатом бухарском халате, с ермолкою на голове. Возле постели на столе лежали бумаги и книги. В комнате соединялись признаки жилища молодого светского человека с поэтическим беспорядком ученого. При входе нашем Пушкин продолжал писать несколько минут, потом обратился к нам, как будто уже знал, кто пришел, подал обе руки моим товарищам словами: „Здравствуйте, братцы!“. Вслед за этим он сказал мне с ласковой улыбкой: „Я давно желал познакомиться с вами, ибо мне сказывали, что вы – большой знаток в вине и всегда знаете, где лучше достать устрицы“».

В этой комнате Пушкин написал послание «К Чаадаеву», оду «Вольность», закончил поэму «Руслан и Людмила». Здесь бывали не только Кюхельбекер, но и А. А. Дельвиг и Е. А. Баратынский.

Александр и его семья были прихожанами Покровской церкви в 1816–1818 годах. А кто та таинственная дама, которой любовался юный поэт и которая больше не упоминается в поэме?

Туда, я помню, ездила всегда
Графиня… (звали как, не помню, право)
Она была богата, молода;
Входила в церковь с шумом, величаво;
Молилась гордо (где была горда!).
Бывало, грешен! всё гляжу направо,
Всё на нее. Параша перед ней
Казалась, бедная, еще бедней.

Порой графиня на нее небрежно

Бросала важный взор свой. Но она
Молилась Богу тихо и прилежно
И не казалась им развлечена.
Смиренье в ней изображалось нежно;
Графиня же была погружена
В самой себе, в волшебстве моды новой,
В своей красе надменной и суровой.

Она казалась хладный идеал

Тщеславия. Его б вы в ней узнали;
Но сквозь надменность эту я читал
Иную повесть: долгие печали,
Смиренье жалоб… В них-то я вникал,
Невольный взор они-то привлекали…
Но это знать графиня не могла
И, верно, в список жертв меня внесла.

Она страдала, хоть была прекрасна

И молода, хоть жизнь ее текла
В роскошной неге; хоть была подвластна
Фортуна ей; хоть мода ей несла
Свой фимиам, – она была несчастна.
Блаженнее стократ ее была,
Читатель, новая знакомка ваша,
Простая, добрая моя Параша.

Возможно, Александр Сергеевич имел в виду Екатерину Буткевич (в замужестве графиню Стройновскую), которую друг А. С. Пушкина, профессор русской словесности П. А. Плетнев называл одним из прототипов Татьяны Лариной. Во всяком случае, так утверждал Н. С. Маевский, племянник графини.

Наб. р. Фонтанки, 185

Наб. р. Фонтанки, 167

Наб. р. Фонтанки, 199