Литературные первопроходцы Дальнего Востока

«Исторические факты с непостижимой ясностью свидетельствуют нам, что, когда китайцы пришли на Амур, там были уже русские», – резюмирует Владимир Арсеньев. Он предлагает новую точку отсчёта: «Начало российского владычества в Приамурском крае надо считать не с 1859 года – года административного присоединения края, а с начала XVII столетия, то есть со времени фактического владычества русских на Амуре». Арсеньев выступает как последовательный имперец, доказывая: Россия имеет куда больше исторических прав на обладание Дальним Востоком, нежели Китай. Тем более странным выглядит недостаточное внимание потомков к этой части арсеньевского наследия.

Ничуть не устарели арсеньевские слова: «Разрешение жёлтого вопроса в Приамурском крае много зависит от того, насколько вообще наша политика на Дальнем Востоке будет устойчивой. К сожалению, до сего времени она была очень неустойчива».

Следует отметить, что Владимир Арсеньев вовсе не считал всех без исключения китайцев «вредным элементом». Вот он знакомится с китайцем Че Фаном, который бескорыстно помогал русским крестьянам – дал им семена, когда у тех размыло пашни. Поговорив с ним, офицер «вынес впечатление, что он действительно хороший, добрый человек», и решил хлопотать о его награждении. Другой положительный образ китайца – старшина Чжан Бао (Дзен Пау), вместе с которым Арсеньев боролся с хунхузами. «В личности Чжан Бао… было что-то интеллигентное», – писал Арсеньев. Чжан Бао пользовался авторитетом в тайге, мирил врагов. Его рассказы о прошлом были «страшными, кровавыми драмами». Арсеньев предполагал, что Чжан Бао – беглый политический преступник. По сведениям, которые приводит железнодорожник, товарищ и спутник Арсеньева Иосиф Дзюль, Чжан Бао – не имя, а что-то вроде названия должности, «охотничий старшина». Настоящее же имя китайца было Чан Гинчин. В 1899–1908 годах он возглавлял дружину, боровшуюся в уссурийской тайге с хунхузами. В 1913-м Чжан Бао был убит.

Будучи точным и честным, Владимир Арсеньев отмечал такие черты китайцев, как солидарность, гостеприимство, забота о путнике, трудолюбие… Их сравнение с русскими переселенцами часто оказывалось не в пользу последних. Ханшин – самопальную водку – китайцы пьют часто, но «допьяна не напиваются… В урочное время все на своих местах… Полную им противоположность представляют русские переселенцы». На соотечественников, обживающих Приморье, Арсеньев смотрел без розовых очков: «Больно… сознавать, что это русские люди!» Одни бежали «от солдатчины», другие «оказались наиболее беспокойным элементом у себя на родине». Это «недовольный кляузный народ, ленивый и постоянно на всех озлобленный, особенно на начальство… Вообще, на этих людей положиться нельзя. Они индифферентно относятся к проигранной кампании и к вопросам о будущем столкновении с Японией». А вот – об амурских русских: «Продав рыбу и окончив поставку дров, крестьяне закупают себе самое ограниченное количество муки, а на остальные деньги начинают кутить. Огульное непробудное пьянство продолжается в деревне до тех пор, пока не будут израсходованы все деньги… Вот почему экономическое благосостояние амурских крестьян очень незавидное. В нравственном отношении они стоят несравненно ниже крестьян-переселенцев, осевших в Южно-Уссурийском крае. Леность, разврат, пьянство – обычные явления не только среди взрослых, но даже и среди подростков».

Если к китайцам и японцам Владимир Арсеньев относился с недоверием и опаской, то его отношение к инородцам было трепетным и сочувственным. Он глубоко переживал по поводу разрушения их традиционного образа жизни, к чему приложили руку и китайцы, и русские: «Они принесли болезни, спирт и деньги, погубившие впоследствии так много людей». Показательно, что Арсеньев ставит болезни (прежде всего оспу), спирт и деньги в один ряд.