Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Дед со стороны матери, в чьем доме Сартр провел детские годы, бородатый патриарх, «так походил на Бога Отца, что его часто принимали за Всевышнего». То и дело переходивший от одного увлечения к другому, он разрывался между искусством фотографии и трудным искусством быть дедом. Своих сыновей он подавлял, а внука обожал, восхищаясь его детскими шалостями и словечками; это он внушил маленькому Сартру мечту о преподавании. Дело в том, что дедушка Швейцер сам был преподавателем, хотя и не имел ученых степеней. Он основал «Институт живых языков», где обучал французскому языку приезжих иностранцев, по большей части немцев.

«Я начал свою жизнь среди книг, как, по всей вероятности, и кончу ее». Это важное высказывание. Сартр знал людей главным образом по книгам – место жизненного опыта занимал у него «Большой Ларусс»[310]. Слова были для него более реальными, чем вещи. «Мир открылся мне через книги, разжеванный и классифицированный, осмысленный, но все-таки опасный, и хаотичность моего книжного опыта я путал с прихотливым течением реальных событий. Вот откуда во мне тот идеализм, на борьбу с которым я потратил три десятилетия». Но победил ли он его в этой борьбе?

Что касается его рано развившегося атеизма, частично и поначалу он объясняется жизнью в полукатолической-полупротестантской, а стало быть, религиозно разобщенной семье. Много позже сомнения подростка разрешила философия зрелого мужчины. Вообще Сартр ненавидел свое детство, кажущееся счастливым: это оно сделало его тем, кем он стал. «Прислушивался бы я к голосу деда, к этой механической записи, которая пробуждает меня и гонит к столу, если бы то не был мой собственный голос, если бы между восемью и десятью годами, смиренно вняв мнимому наказу, я не возомнил, что это дело моей жизни».

Этот наказ, полученный от деда, от родных, предписывал в первую очередь стать преподавателем. Шарль Швейцер не имел ученых степеней. Внуку предстояло за него отыграться. Но мальчик, «Пулу», хотел большего: он чувствовал себя облеченным великой миссией. Его любимой книгой к 1912 году стал «Михаил Строгов»[311] Жюля Верна. «Меня восхищал скрытый в нем христианин – я им не стал… Книга эта была для меня отравой, – стало быть, на свете есть избранники? Высочайшая необходимость прокладывает им путь. Мне претила святость – в Мишеле Строгове она привлекла меня потому, что прикинулась героизмом».

Вот только был ли он создан для деятельного героизма? Сравнивая себя с современниками, своими товарищами, своими судьями, он осознал, что мал и тщедушен. Сартр не мог оправиться от разочарования и мстил за свои неудачи, сотнями побивая наемников в своих читательских грезах. «И все-таки что-то у меня не получалось. Меня спас дед: сам того не осознавая, он толкнул меня на новый обман, который перевернул мою жизнь».

Этим обманом – вернее, способом уйти от действительности – стало сочинительство. Маленький Жан Поль начал писать романы «плаща и шпаги»; вдохновение он черпал в романах с продолжением и в фильмах. Под разными именами он – один против всех – обращал в бегство целые армии. «Когда я писал, я существовал, я ускользал от взрослых»[312]. Он мечтал быть бретером и полководцем, но пришлось ему, вложив шпагу в ножны, взяться за перо и влиться в толпу великих писателей – почти все они были хилыми, дряблыми, болезненными. «Я передал писателю священные полномочия героя… Выдуманный ребенок, я становился подлинным паладином, чьими подвигами будут подлинные книги». Восьмилетний автор, чьи незавершенные сочинения читались в кругу семьи, играл роль божественного дитяти. Он чувствовал, что призван, мир нуждался в нем. «Я был избран, отмечен, но бездарен: все, чего я добьюсь, будет плодом моего беспредельного терпения и невзгод». Так он начал следовать призванию – призванию быть божеством, глубоким «замыслом» ребенка, «двойником боготворимого старца». Известно, что Оноре Бальзак школьником также открыл в себе призвание быть богом.

Сартр начал учиться в лицее Генриха IV. В 1916 году его мать снова вышла замуж, и опять за инженера, руководившего морскими судостроительными верфями в Ла-Рошели. Именно там, пишет Р.-М. Альберес, «он и познакомился с той уверенной в незыблемости своего положения, не сомневающейся в своих обязанностях, а главное, в своих правах буржуазией, которую позже будет высмеивать». Может быть, и так, но, читая «Слова», мы узнаем, что с прообразом этой уверенности и этого обмана он встретился в доме деда с патриаршей бородой. Так что во взрослую жизнь он вступил враждебно настроенным по отношению к провинциальной косности и буржуазному самодовольству. В 1924 году он поступил учиться в Эколь Нормаль на улице Ульм, а в 1929-м, с блеском выдержав экзамен, получил право преподавать философию.