Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

И каким должно быть, по его мнению, кредо художника? Оно заключается в том, чтобы не иметь иной цели, кроме стремления к совершенству. Новелла и была одним из этих любимых средств выражения, потому что достигнуть в ней совершенства, наверное, легче, чем в романе. Можно отшлифовать короткий рассказ до такой степени, что в нем уже не останется ничего лишнего. В одном из своих писем Джеймс написал, что нет для него большего удовольствия, чем ограничивать себя в использовании художественных средств. Упоминание об «ограничении» может показаться неожиданным в устах человека, столь расточительного на слова и строящего почти такие же длинные фразы, как у Пруста, но он лишь имел в виду, что костяк истории должен быть очищен от всего, что не относится к сюжету. И действительно, в его новеллах нет ничего лишнего. Он выбирает тему, досконально исследует ее, придает ей форму, и в очень редких случаях ему не удается сделать из нее произведение искусства, «камерную музыкальную пьесу».

Что касается меня, то я перечитал его новеллы во французском издании с огромным удовольствием. И буквально отдыхал душой, наслаждаясь умными диалогами его образованных и тонко чувствующих персонажей после той примитивной похабщины, которую изливает на нас огромное число косноязычных невежд. В конце концов, почему мы должны стыдиться быть культурными людьми?

Хорхе Луис Борхес Лабиринты

Хорхе Луис Борхес – великий писатель, который не писал ничего, кроме коротких эссе. Их достаточно, чтобы считать его великим, потому что в этих эссе, написанных скупым, почти математическим языком, сверкают редкостный ум и богатство фантазии. У Борхеса – аргентинца по рождению и темпераменту, – вскормленного литературой всего мира, нет духовной родины. Он творит свои воображаемые и символические миры вне пространства и времени. То, что именно в связи с его именем в памяти возникают необычные и прекрасные произведения, говорит о его значимости как писателя. Он близок к Кафке, По, иногда к Уэллсу и всегда – к Валери неожиданными проекциями своих парадоксов на то, что получило название «метафизики Борхеса, его собственной вселенной».

I

Источники его творчества бесчисленны и подчас неожиданны. Борхес прочитал абсолютно все и даже то, чего уже никто не читает: каббалистов, греков александрийской школы[460], средневековых философов. Его эрудицию нельзя назвать глубокой, он и пользуется-то ею только в поисках озарений и новых идей, но она поистине необъятна. Вот пример. Паскаль написал: «Природа – это сфера с бесконечным радиусом, центр которой везде, а граница – нигде». Борхес пускается на поиски: погружаясь в глубь веков, он расследует происхождение этой метафоры. И находит у Джордано Бруно (1584): «Мы можем непреложно утверждать, что Вселенная есть центр всего, другими словами, центр Вселенной – повсюду, а ее граница – нигде». Но Джордано Бруно мог прочитать у французского богослова XII века Алена де Лилля[461] формулировку, позаимствованную тем из Corpus Hermeticum[462] (III век): «Бог – это сфера, обладающая разумом, центр которой везде, а граница – нигде». Подобные изыскания в культуре китайцев, арабов или египтян увлекают Борхеса и часто дарят ему сюжеты для рассказов.

Среди его учителей много англичан. Он бесконечно восхищается Уэллсом и сердится на Оскара Уайльда – как тот мог сказать об Уэллсе: «Это наукообразный Жюль Верн»? Борхес замечает, что вымыслы Жюля Верна относятся к вероятному будущему (подводная лодка, путешествие на Луну), вымыслы Уэллса – к вероятности как таковой (человек-невидимка, цветок, пожирающий человека, машина времени), а то и вообще к невероятному (человек возвращается из будущего, прихватив с собой цветок, который еще не расцвел в настоящем). Более того, роман Уэллса символически описывает человеческую жизнь во всех ее проявлениях. «Каждое великое произведение, которому суждена долгая жизнь, должно быть неоднозначным, – говорит Борхес, – оно зеркало, которое отражает характер читателя, но автор должен притворяться, что и не подозревает о его назначении», и это превосходное описание прозы самого Борхеса. «Бог не должен заниматься богословием, писатель не должен житейскими рассуждениями уничтожать веру, которой требует от нас искусство».