Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Эти фантазии, гораздо более причудливые, чем выдумки По, изложены безукоризненным научным языком, который, впрочем, идет от По, «который породил Бодлера, который породил Малларме, который породил Валери», который породил Борхеса. Борхес напоминает Валери прежде всего четкостью формулировок. «Быть влюбленным – значит создать себе религию, бог которой грешен». Разве не могла принадлежать Валери эта фраза Борхеса? Обилием глаголов прошедшего времени несовершенного вида он порой схож с Флобером, редким употреблением прилагательных – с Сен-Жоном Персом. «Безутешный крик птицы»[468]. Но, несмотря на преемственность, стиль Борхеса в высшей степени оригинален, как и его мысли. О метафизиках Тлёна он сказал: «Они не стремятся ни к истине, ни даже к правдоподобию – они ищут то, что может их изумить. По их мнению, метафизика – ветвь фантастической литературы». И это как нельзя лучше определяет масштаб Борхеса и его творчества.

Олдос Хаксли Литература и наука

Олдос Хаксли, происходивший из знаменитой семьи потомственных ученых[469], всю свою жизнь с большим интересом следил за достижениями современной науки. Будучи тонким знатоком лучших образцов английской литературы, он зачитывался французскими и немецкими поэтами. С одинаковой легкостью он цитировал Рембо и Шекспира, а Гёте – так же непринужденно, как Блейка. Говорили, что, когда у него выдавалась свободная минута, он перечитывал «Британскую энциклопедию».

В «Литературе и науке»[470] (по-видимому, его последней по счету книге) он со всем авторитетом человека-универсала вступает в полемику, в ходе которой английские и американские критики сломали немало копий. «Сноу или Ливис?»[471] Физик Сноу (с 1964 года лорд Сноу), сторонник базовой научной культуры для всех, объявляет недопустимым положение, когда образованный человек считает обязательным знать «Гамлета», а не второй закон термодинамики. В противоположность ему Ливис, видный английский эссеист, утверждает: ученый, читающий Шекспира, и писатель, изучающий второй закон термодинамики, – явления совершенно разного порядка и духовное обогащение личности происходит только в первом случае.

Олдос Хаксли анализирует эту проблему со всей скрупулезностью. О чем идет речь? И ученый, и писатель – оба занимаются наблюдением. Но наука претендует на роль самого точного средства исследования, классификации и коммуникации человеческих знаний, литературу же интересует главным образом опыт личного характера. Ученый старается не принимать в расчет мир, который открывается ему через личный опыт. Он хочет быть объективным. Поэт концентрирует внимание на частном случае, и в нем, как в капле воды, отражается вся человеческая вселенная: взять хотя бы «Лира» или «Макбета».

Однако у литератора и ученого есть общие черты. И тот и другой изо всех сил стараются внести хоть немного порядка в хаос окружающего мира. Они оба пытаются «придать чистейший смысл тому, что молвит род»[472]. Цель писателя – передавать посредством слов то, что в принципе не предназначено для словесного выражения. Каким образом? Подбирая слова, богатые обертонами, соединяя их так, что они получают новое звучание («Рождает море – вечный акт творенья»)[473], изобретая собственный язык, который именуется стилем. Непривычное сочетание по-новому звучащих слов позволяет воссоздать личный опыт на символическом уровне и передать его людям.

Ученый тоже нуждается в новом языке, но у него совсем другие потребности. Ему нужны точные слова, однозначные по смыслу. Однако естественный и исторический процесс формирования языка породил недостаточное количество таких слов. Бо́льшая их часть, которой мы пользуемся, скорее выражает целое облако четко не разграниченных понятий, чем конкретный объект. Поэтому ученые тоже встали перед необходимостью создания своего словаря терминов. Так возник научный жаргон, в котором недостаток красоты искупается точностью определений.

Что есть роза? Для биохимика – определенное соединение органической кислоты, передающее генную информацию бесчисленным клеткам, из которых образуется роза. Ботаник будет рассуждать о растении класса двудольных группы раздельнолепестных.

Поэта же не интересуют ни кислоты, ни гены, ни семядоли. То, что он пытается выразить, – это сокровенные личные переживания, которые вызывает роза у него и у нас. Прекрасный и беззащитный, этот цветок может напомнить ему, например, смерть юной девушки. «И роза нежная жила не дольше розы – всего одну зарю»[474]. Он оплакивает розу, видя ее скорое увядание, и горюет о быстротечности времени, о приближении смерти, о неминуемой утрате дорогих ему людей. «Ты мачеха воистину, природа, / Когда лишь от зари и до зари / Такой цветок живет, благоухает!»[475] Автор помещает рядом объективное описание предмета и душевные движения героев или же сопоставляет два внутренних мира, и тогда слова начинают играть новыми красками.