Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Как выразить словами почти мистический характер соития? Абстрактный научный жаргон описал бы его бесстрастными терминами. Лирико-метафизическое красноречие некоторых романтиков совершенно не отражает действительности, но надо ли прибегать к грубой откровенности? Хаксли пересказывает дискуссию, которую он вел с Д. Г. Лоуренсом после прочтения рукописи «Леди Чаттерлей». По мнению Лоуренса, элегантные перифразы французских вольнодумцев XVIII века, которые описывали все, ничего не называя прямо, были непристойными. «Но, – говорит Хаксли, – когда наши современные романисты используют слова, еще недавно бывшие в печатных изданиях под запретом, они впадают в противоположную крайность. Из-за вульгарных выражений любое описание физической любви становится в три раза грубее, чем того хотел автор». Подобные слова вполне способны опошлить истинное чувство.

Но в чем же выход? Пруст ответил так: литературный метод – это чаще всего метафора, с помощью которой искусство писателя соединяет два различных объекта в звенья одной цепи, отсюда возникает вся гамма вторичных образов и воссоздается пережитое чувство. Хаксли не догадался процитировать этот пассаж Пруста, а ведь он как раз освещает данную тему: «Час – это не просто час, это сосуд, наполненный ароматами, звуками, замыслами и настроениями. То, что мы называем реальностью, на самом деле есть особая связь между чувствами и воспоминаниями, которые постоянно окружают нас, единственная связь, которую должен нащупать писатель, чтобы навсегда связать два слова в своей фразе…» «Взять два различных объекта…», «установить между ними связь…» – вот в чем, по мнению Пруста, секрет творчества. Но разве не в этом же задача ученого? В тот день, когда Ньютон, глядя на полную луну, вдруг подумал, что это всего лишь сияющее гигантское яблоко, которое все время падает – но никогда не упадет – на Землю, он нашел метафору, которая привела его к идее всемирного тяготения.

Метафора помогает исследователю, как и писателю, мысленно представить неизвестный объект по аналогии с уже известными объектами. Атом Бора – это метафора Солнечной системы. Метафора неточна? Не важно. Метафора – не синоним истины. Это средство познания.

Пруст, безусловно, поддерживает тезис Сноу (который разделяет и Хаксли) о пользе для писателя общей научной культуры. Как сын врача, своими самыми красивыми метафорами он обязан двум наукам: физиологии и патологии. «Люди, не знающие, что значит влюбиться, считают, что умный человек может страдать только из-за достойной его женщины. Точно так же можно удивляться, что кто-то заразился холерой из-за такого крохотного существа, как холерный вибрион…» В другом месте он прибегает к физике: «Моя мать в течение трех лет не замечала, что одна из ее племянниц красит губы, словно помада без остатка растворялась в некой жидкости, – это продолжалось до того дня, когда избыток краски вызвал явление, называемое перенасыщением»[476].

Чтобы писать о современном мире, писателю полезно знать, хотя бы приблизительно, какие силы движут этим миром. «Писателю XX века наука дарит огромное богатство новых открытий и увлекательных гипотез. Если он принимает этот подарок и особенно если у него достаточно таланта, чтобы переплавить этот материал в литературное произведение, он сможет разрабатывать античный сюжет о человеческой судьбе, используя возможности нового знания, в то время как его предшественники, даже самые талантливые, были этого лишены». Действительно, чем выделяются Лукреций и Валери в свои очень далекие друг от друга эпохи? В первую очередь тем, что они оба отвечали идеалу Сноу, обладая разносторонней культурой в области литературы и науки.

«Если наступит время, когда наука станет привычной и близкой людям, то поэт признает ее и примет в человеческую семью как дорогую и полноправную родственницу». Если… но это время еще не пришло. Если бы наследственность земляных червей или теории атома волновали нас так же сильно, как волнуют наши привязанности, артриты или половая жизнь, то культура, несомненно, стала бы единой. Поэты слагали бы стихи о нуклеиновых кислотах и о квантовой механике так же вдохновенно, как о своих робких возлюбленных и о смерти ребенка… Правда, физические теории, так же как данные генетики или биохимии, интересуют меньшинство. Дидро и Вольтер обладали гуманитарной и научной культурой в гораздо большей степени, чем Баррес и Анатоль Франс, Камю и Жироду. С развитием науки этот разрыв все больше увеличивается.