Литературные портреты: в поисках прекрасного

«– Когда ты в первый раз переспал с женщиной, что ты потом почувствовал? – спросил Жисор.

Чен сжал кулак.

– Гордость.

– Потому, что ты мужчина?

– Потому, что я не женщина.

В его тоне не было злобы, только полное презрение».

Принудить, презирать и этим подтвердить себе свое могущество – вот что ищут в эротике Ферраль («Удел человеческий») и Перкен («Королевская дорога»). Им нравится, когда их жертва (нельзя назвать ее партнершей) не соглашается. Они хотят видеть в ней анонима. Пусть это будет просто особь «другого пола». Перкен уверен, что почти все мужчины в глубине души женоненавистники. «Его обладание телом было похоже на избиение». Что касается Ферраля, «он наслаждался, представляя себя на месте той, которую он принуждал, это было ясно. В итоге он совокуплялся только с самим собой, но, чтобы все получилось, он должен был быть не один».

Положение, которое оправдывает ярость и ненависть к женщине. Вот письмо Валери, сильной женщины, к Ферралю: «Дорогой, я не та женщина, которую имеют, не то глупое тело, которым наслаждаются и при этом лгут, как лгут детям или больным. Вы многое знаете, дорогой, но, может быть, вы умрете, так и не заметив, что женщина тоже человек… Я отказываюсь быть настолько телом, насколько вы – чековая книжка». Клод Мориак показал, что некоторые откровения Колетт совпадают со словами Валери у Мальро. Что знает мужчина о наслаждении женщины? Почти ничего. То, что ей захочется выразить – или в чем притвориться.

Но у мужчин Мальро это неведение становится острой болью. Клод Мориак отметил, что Д. Лоуренс «очаровал Мальро» чувством меры, когда он пытался понять эротический опыт с точки зрения женщины. «Ни один мужчина не может говорить о женщинах, – говорит Валери, – потому что ни один из них не понимает, что каждый новый макияж, каждое новое платье, каждый новый любовник предполагают новую душу». И это правда. Ферраль не понимает. И тогда он пытается раздавить.

Легко представить себе, что эротика, нуждающаяся в принуждении, перетекает в садизм, в потребность причинять боль. Ферраль представляет себе свою любовницу «привязанной к кровати, захлебывающейся в крике, так похожем на крик наслаждения, связанной, извивающейся от боли, потому что в соитии она этого не делала». Всего один шаг до навязчивой идеи убийства. Поначалу террорист ужасается своим поступкам. А кончает тем, что наслаждается ими. Чен и многие другие одержимы жаждой крови. «Почти эротическое влечение к смерти», – пишет Гаэтан Пикон, а Марсель Тьебо: «роман, сочащийся кровью». Для Чена в воспоминании о смерти гораздо меньше раскаяния, чем желания. Как для тигра-людоеда, для террориста, совершившего первое убийство, исчезают преграды: он испытывает необходимость повторить. Или рискнуть собственной жизнью. Вызов, брошенный смерти, – это одна из форм эротики, проявление высшего могущества.

Этот садизм распространяется и на читателя, который на протяжении многих страниц находится под властью нарастающего страха. Конец «Удела человеческого», где заключенные ждут пыток, а потом будут заживо сожжены, брошенные в паровозные топки, выносим с трудом.

Остается ли место для любви-страсти в этом аду эротики и садизма? Давно уже говорится, что любовь-страсть – это христианская выдумка, замечательная, связанная с уважением к человеческой личности, с культом Девы, наконец, с Крестовыми походами, которые украшали женщину престижем отсутствия. Но есть и более древние формы любви, любви Гектора к Андромахе, Улисса к Пенелопе, Иакова к Рахили. Привязанность, стойкая преданность, усиливающая желание, не только понятны, но и неизменны во всех развитых цивилизациях.

И Мальро иногда описывал ту любовь, в которой простейшая половая потребность сочеталась с интуитивным пониманием партнера. Вот один из таких примеров – Кио и Май: