Литературные портреты: в поисках прекрасного

«Эта любовь, порой судорожная, которая объединяла их, как больной ребенок, это общее понимание жизни и смерти, это телесное согласие… Только для Май он не был тем, что он делал; только для него она была отделена от своей биографии. В объятиях, которыми любовь хранит прильнувших друг к другу людей от одиночества, она приносила свою помощь не мужчине, она помогала безумцу, ни с кем не сравнимому чудовищу, предпочтенному всем, как каждое существо самому себе, тому, кого лелеют в своем сердце. После смерти матери Май была единственной, для кого он был не просто Кио Жисор, но самый близкий друг. „Согласие полное, завоеванное, избранное, – думал он в необычайном единении с ночью, как будто его мысль была несовместима со светом. – …Только с ней одной у нас такая взаимная любовь, не важно, в разлуке мы или нет. У других это бывает, когда у них больные дети, которые могут умереть…“ Это, конечно, не было счастьем, это было что-то первобытное, сочетавшееся с темнотой, от чего в нем разливался жар, приводивший к неподвижному объятию, щека к щеке, – единственное, что было в нем таким же сильным, как смерть».

Да, это действительно любовь, как и то чувство, которое соединяет Анну и Касснера («Время презрения»). Но для Касснера, так же как для Кио, абсолют в другом.

V. Разменная монета абсолюта

Под разными личинами герои Мальро всегда находятся в поисках Грааля – Абсолюта. Чего-то конкретного или законченной идеи, несокрушимой, за которую мог бы зацепиться колеблющийся и неопределившийся индивид. Раз Бог умер, им остались только революция и надежда. Но в них надо верить, а они не верят. Опиум действия в чистом виде, войны в пустоте на время заменила марксистская вера, но и она в свое время умерла. Война за Францию, примирение с историей предлагали более прекрасный путь, и Мальро выбрал его. Но ему видна и другая возможность спасения, связанная с историей, это – культура; другой способ преодоления мира – искусство, воссоздание мира. «История пытается трансформировать судьбу в сознание, а искусство – трансформировать ее в свободу». И в другом месте: «Искусство дрожащей старческой рукой отомстит подавляющему и смехотворному миру, принудив его к бессмертию».

Всякое большое искусство – это созидание. Оно порождает сильные чувства, необязательно показывая, что́ их вызывает в жизни. «Изумительный солнечный закат в живописи – это не просто прекрасный закат, это закат на полотне великого художника». Чтобы подтвердить музыкальным примером утверждение Мальро, вспомним, что лесные звуки в «Зигфриде» – это не пение птиц, это пение Вагнера. Мальро цитирует владельца гаража из Касси, который видел, как работал Ренуар: «Там была большая картина. Я сказал себе: схожу-ка, посмотрю… а там были голые женщины, которые купались в другом месте. Не знаю, куда он смотрел и что-то менял в уголке». Видение Ренуара – не только способ увидеть море (из которого он создал ручей – «Прачек»), но создание мира, которому принадлежит синева, похищенная им у бесконечности.