Литературные портреты: волшебники и маги

Поговорим о манере повествования Литтона Стрейчи. Восхищает простота его тона и ужас перед красноречием. «Сломай риторике хребет!»[296] – эти слова Верлена могли бы стать девизом Стрейчи. Ему нравится, когда писатель лишь наводит на мысль. Стрейчи хвалит Стендаля за то, что тот никогда ни на чем не настаивает: «Может быть, лучшее свидетельство ума – способность к краткому изложению. Бейль[297] это умел. Сколько пассажей в его романах выглядят как искусно составленные резюме какого-то затерявшегося колоссального повествования». По отношению к красноречию Маколея и других общепризнанных английских историков Стрейчи безжалостен. «С Цицерона и до наших дней великий недостаток красноречия в том, что оно выплескивает на нас все. Приходится выслушивать даже самые известные и очевидные истины». Таким писателям Стрейчи рекомендует дозу Стендаля. Правда, Маколею это средство не поможет, его болезнь не поддается лечению. Бодрящие страницы «Пармской обители» на него бы не подействовали. Желая сказать, что генерал Фредерик Шомберг[298] похоронен в Вестминстерском аббатстве, Маколей считает необходимым выразить это так: «Именитый воитель покоится в досточтимом аббатстве, славном хранилище праха многих поколений принцев, героев и поэтов!» Ничего не поделаешь. И незначительная деталь – Шомберг похоронен вовсе не в Вестминстере, а в Дублине – уже не имеет особого значения по сравнению с безвкусицей стиля.

Помимо красноречия, Стрейчи ненавидит в исторических трудах морализаторство, например у Карлейля[299]. «Больше всего в нем раздражает это дурновкусие. Честное слово, бедному Людовику XV можно было позволить умереть без проповеди из Лондона. Но нет, как упустить такой случай! Проповедник вдохновенно произносит крайне высокопарную речь о предметах самых очевидных: о смертности и хрупкости коронованных лиц, о суетности удовольствий… Карлейль невероятно раздувает величие Кромвеля. И все портит, потому что хочет превратить своего персонажа в высокоморального героя, который нравится ему самому. В результате все смешано и спутано, а портрет основного персонажа разочаровывает».

Что касается Стрейчи, ему никак нельзя предъявить подобных упреков. Его тон восхищает простотой и непринужденностью. Вот как он пишет о детстве королевы Виктории:

«Нежная, привязчивая, она любила свою дорогую Лецен, и свою дорогую Теодору, и свою дорогую мадам де Спат. И свою дорогую маму… конечно, она любила и дорогую маму; это ведь был ее долг; но при этом – она не могла бы сказать почему – счастливее всего она чувствовала себя у дяди Леопольда в замке Клермон».

Эта непринужденная гибкость письменного слога, как будто точно повторяющего все извивы и колебания мысли, свойственна лучшим английским писателям нашего времени. Стрейчи, которого тут нужно признать мэтром, возможно, унаследовал эту черту у французов – Монтеня, Стендаля с его «Дневниками», Анатоля Франса («Литературная жизнь»), Жюля Леметра («Современники»).

«Не может быть изящного стиля без образов, – говаривал Пруст, – потому что лишь метафоры погружают дух в реальность». Стрейчи не боится оттенять рассказы об исторических личностях смелыми образами, сильно воздействующими на читателя. Вот он рассказывает о трудной судьбе кардинала Ньюмена: «Ему приходилось заставлять себя собирать пожертвования, писать статьи для „Студенческой газеты“, составлять планы медицинских лабораторий. Он был вынужден долгими месяцами ездить по самым отдаленным местам Ирландии в компании чудаковатых клириков и полудиких мелкопоместных дворян. Представьте себе чистокровного скакуна, тянущего фиакр».

О встрече Ньюмена с кардиналом Мэннингом:

«Это встреча голубки и орла; виден взмах крыльев, кто-то бросается на жертву, мелькает быстрый клюв, и беспощадные когти завершают дело».

А вот о жестоком отношении мисс Найтингейл к министру Сидни Герберту[300]:

«Она им завладела, она его поучала, формировала, всячески порабощала… Он не сопротивлялся, не хотел сопротивляться. Естественные склонности вели его в том же направлении, но эта страшная личность, двигаясь гигантскими шагами, безжалостно и неумолимо тащила его – куда? Ах! Зачем он только встретил мисс Найтингейл? Если лорда Пенмюра можно сравнить с бизоном, Сидни Герберт был оленем, изящным благородным животным, что обитает в лесу; однако лес оказался опасным. Легко представить себе: большие глаза, внезапно зачарованные кем-то обладающим кошачьей грацией и силой; тишина, затем тигрица вонзает когти в дрожащую плоть… и тогда!..»

О королеве Елизавете I:

«С неподвижным упорством старая курица высиживала английскую нацию, чьи трепещущие силы под ее крыльями все больше зрели и объединялись. Она не двигалась с места, но встопорщенные перья свидетельствовали о живой мощи».