Литературные портреты: волшебники и маги

Мадам Шуазель преподнесла ему золотую бонбоньерку с рельефным изображением Тонтона. Президент по-прежнему здесь, он очень болен и полностью оглох. Что же до мадам Дюдеффан – она энергичнее, чем прежде, и не чувствует никакой разницы между двадцатью тремя и семьюдесятью тремя годами.

«Ибо, – объясняет Уолпол, – ее душа бессмертна и приглашает тело составить ей компанию. Она принижает ученых, переучивает их учеников и для каждого находит тему для разговора. Притом что мадам Дюдеффан особа пылкая и эмоциональная, она лишена предрассудков и у нее самые широкие интересы. Будучи хрупкого телосложения, она, похоже, не знает усталости, и, если бы я продолжал жить здесь, меня бы не хватило надолго. Когда мы в час ночи возвращаемся после ужина за городом, она предлагает мне пройтись по бульварам или посмотреть представление на ярмарке Святого Овидия, потому что еще слишком рано ложиться спать. Вчера вечером ей нездоровилось, но мне с большим трудом удалось отговорить ее дожидаться кометы до трех часов ночи, потому как, полагая, будто это ее позабавит, она заранее попросила у президента Эно прислать астронома с телескопами. Одним словом, ее расположение ко мне столь велико, что я бесстыдно демонстрирую свою поблекшую особу на всех светских увеселениях, от которых отказался в Лондоне».

Все то время, пока англичанин находился в Париже, мадам Дюдеффан была, безусловно, счастлива, а Уолпол предельно любезен, но вот он уезжает, и борьба возобновляется. Ее страдания особенно велики оттого, что она все более одинока. Ее верный президент вот-вот покинет ее, он очень болен. Его уговорили исповедаться, и мадам Дюдеффан сочла, что таинство длилось слишком долго.

«Ах, что вы хотите, мадам, я находил все новые и новые грехи. Это как переезд: когда перевозишь пожитки в новую квартиру, оказывается, что ты богаче, чем думал».

Ближе к концу, когда президент уже почти потерял связь с реальностью, она наносит ему визит, и разговор заходит о госпоже де Кастельморон, умершей уже несколько лет назад.

«– Скажите, президент, она была умна?

– Да, да, очень умна.

– Как госпожа Дюдеффан?

– О нет, что вы, ей было до нее далеко.

– Но которую из них вы любили больше?

– Ах, я больше любил госпожу де Кастельморон».

Слышать такое было весьма неприятно, но теперь, когда мадам Дюдеффан познала, хотя и на склоне лет, сильное чувство, она, вероятно, сочла услышанное справедливым. Теперь, когда ее так решительно осадил этот англичанин, она постигает самую трудную и самую прекрасную разновидность любви: когда любишь человека той любовью, которую он для вас назначает сам. Она сдалась, она согласна быть для Уолпола развлечением.

«Я потрудилась над своим лексиконом и вырвала оттуда некоторые страницы. Так, я избавилась от некоторых слов на букву „В“: Влечение, Восхищение, Волнение. Таких слов, как Влюбленность и Восторг, в нем никогда и не было. Некоторые слова на букву „П“ я отбросила без сожаления: Привязанность, Пылкость, Порыв, а вот Помощь и Причастность пусть остаются. Можете сами догадаться, что стало с остальным алфавитом… Я буду писать Вам каждый день о том, что случилось накануне. Там будет столько имен собственных, и никогда, слышите, никогда более никаких воспоминаний и размышлений… В конце этого письма не могу не сказать несколько дружеских слов, ах, только не пугайтесь, прошу Вас: мне хотелось бы быть Вашей бабушкой. Вот и сказала. Вы не гневаетесь?»

И вот в 1780 году (ей уже восемьдесят три) она, лежа в постели, диктует верному секретарю Виару последнее письмо Уолполу:

«Я Вам сообщала в последнем письме, что чувствую себя плохо. Сегодня стало еще хуже. Мне с трудом удается осознать, что такое состояние возвещает близкий конец. У меня даже нет сил устрашиться этого, и, зная, что более не увижу Вас никогда, я ни о чем не сожалею. Развлекайтесь, друг мой, как только можете, не горюйте, мы уже почти лишились друг друга. Вы будете сожалеть обо мне, ведь так приятно чувствовать себя любимым».

Эта последняя фраза кажется мне восхитительной, но ее следует дополнить: закончив диктовать письмо, мадам Дюдеффан с изумлением услышала, как рыдает ее старый секретарь.

«Да полно! – удивилась она. – Стало быть, вы меня любите?»

Мне представляется, что за этими словами проглядывает жестокая борьба – борьба страстей. Мы осознаем, что любим, мы хуже осознаем, когда нас любят; чувства, которые мы испытываем, доставляют нам больше счастья, чем чувства, которые мы внушаем, а когда уходит любовь, нами не замеченная, мы сожалеем. Вот как Уолпол воспринял эту смерть:

«Мне сообщили из Парижа печальную новость о кончине моей дорогой старой подруги госпожи Дюдеффан. Эта утрата отнюдь не была внезапной, к тому же преклонный возраст чуть смягчил боль от этой смерти. Ее память немного начала сдавать, но ум оставался все таким же острым. В течение последних пятнадцати лет я писал ей по крайней мере раз в неделю. Когда сталкиваешься с подобным несчастьем, не хочется говорить банальности».